вписаться в русскую историю. Говоря точнее, вписался он в историю русского автомобилестроения, а уж если совсем точно, то в историю русского двигателестроения (как ни крути — в историю страны вписался). Его считают одним из отцов первого русского автодвигателя и отцом русского автомобиля. Не слабый титул! Помяните это гордое имя, стоя в бесконечных пробках на улицах нынешней российской столицы! Вспомните, что автомобиль Яковлева и Фрезе, имевший двухместный кузов и развивавший скорость до 20 километров в час, был испытан в Санкт-Петербурге в мае 1886 года и выставлен на Нижегородской ярмарке.
К тому времени, как родился в его доме на набережной Малой Невки будущий художник, сын Саша, в широких и, конечно, в узких петербургских научных и инженерных кругах уже знали об автодвигателе Яковлева и Фреза. Двигатель был выставлен напоказ в лаборатории академика Менделеева, а в 1891 году отставной лейтенант балтфлота Евгений Яковлев уже открыл на Большой Спасской улице в Петербурге первый русский завод газовых и керосиновых двигателей. Позднее деловитая вдова Яковлева, мать художника, продала этот завод фирме «Вулкан», и под этим именем он был знаком многим петербуржцам. И адрес был тот же: Большая Спасская, дом 26. В 1894 году (Саше Яковлеву было тогда семь лет) заводик Яковлева продал уже на 44 000 рублей своих двигателей. Автомобиль Яковлева и Фреза выставлялся на Нижегородской ярмарке, а заводик Яковлева не раз награждался медалями. Увы, самого изобретателя уже не было тогда в живых. Евгений Александрович Яковлев не дожил до сорока лет, не дотянул даже до первых триумфов и премий (их было потом много). Он оставил энергичную деловую вдову, троих детей, свой заводик и свое имя в отечественном автомобилестроении. О его сыне Александре у нас и пойдет ниже рассказ, об остальных детях изобретателя-моряка упомянем здесь кратко. Сын Алексей стал инженером, поехал на работу в Пензу, а оттуда вдруг укатил в Америку, оставив в Пензе неунывающую красавицу-жену и бойкую красавицу-дочь (ту самую, что позднее, уже в Париже, кружила головы и разбивала сердца — среди них, вполне случайно — сердце командированного из Москвы поэта В. Маяковского). Что же касается единственной дочери моряка-изобретателя Александры (Сандры), то она стала оперной певицей, не раз певала вместе с Шаляпиным и была известна в артистических и «левых» кругах Парижа.
Итак, Евгений Александрович Яковлев, отец художника, как вы, наверное, поняли, был талантливый и упорный изобретатель, истинный пионер русского автомобилестроения. Да и супруга его (мать художника) была женщина деловая, энергичная. Имеет ли все это отношение к карьере и творчеству знаменитого художника-автомобилиста? Может, все же имеет…
Оставшись без мужа, вдова изобретателя сумела вырастить троих детей и дать им хорошее образование.
Сын Саша рисовал с детства. Учился в знаменитой петербургской гимназии Карла Мая, той самой, в которой до него учились многие столпы «Мира искусства» (и Шура Бенуа, и Костя Сомов, и Дима Философов, и Валя Нувель, а позднее — и Шурин сын Николай Бенуа). Встретив однажды в Риме учителя рисования из гимназии Мая, друг Саши Яковлева москвич Вася Шухаев излил в письме на родину свой необычайный восторг: представляете, кого встретил — учителя из гимназии Мая, из той самой гимназии, представляете, какой интересный человек оказался в вечном городе Риме. Шухаев и сам был уже к тому времени выпускник Академии художеств, пенсионер Римского общества, он еще в Москве по окончании Строгановского училища получил звание «ученого рисовальщика», но тут другое дело — представляете, учитель «из той самой гимназии Карла Ивановича Мая», из которой…
В 1905 году, после окончания гимназии Мая, восемнадцати лет от роду поступил Александр Яковлев в Академию художеств, сперва в художественную школу Академии, а с 1907 года — уже и в мастерскую Дмитрия Николаевича Кардовского. У Кардовского он встретился с Василием Шухаевым, с которым они подружились надолго, чуть не на весь остаток жизни Яковлева (расстались лишь 27 лет спустя). Так что 1907 был ознаменован для них прежде всего этими знакомствами — с Кардовским и друг с другом. Начнем с первого.
График и живописец, мастер книжной иллюстрации Дмитрий Николаевич Кардовский был замечательный педагог, учитель милостью Божией. Формально мастерская его в Академии считалась филиалом мастерской прославленного И. Е. Репина, но при поступлении многие студенты предпочитали идти к Кардовскому, чья репутация педагога уже была известна. Александр Яковлев так вспоминал об этом позднее в письме Кардовскому:
«Помню, как еще до поступления моего в Академию художеств, я впервые услышал Ваше имя как художника и как профессора: с ним было связано представление о культуре и современности».
Защищая перед лицом совета Академии выпускную картину Василия Шухаева, А. Ростиславов, поддержанный Александром Бенуа, в полемической газетной статье назвал Дмитрия Кардовского «единственным профессором в академии, у которого действительно учатся». Бенуа по тому же поводу писал о добротности школы Кардовского (в ту пору младшего из профессоров Академии), который «в разгар всяких новшеств и экспериментов, в которых дерзость доходит до гаерства», учил настоящему мастерству и обращался к традициям мирового искусства. Эта репутация помнилась Шухаеву и четверть века спустя, о ней он напоминал юбиляру Кардовскому в письме из Парижа:
«…Вы первый и единственный в России учили грамоте и ремеслу в искусстве, постоянно твердили, что из учеников своих Вы не делаете художника, а мастера. Я согласился и стал исповедовать то же учение».
В том же письме Шухаев говорит о внимательном отношении учителя Кардовского ко всем своим ученикам, без исключения («Ваша система равного отношения ко всем нас приводила в недоумение»). Немало написано было о требовательном отношении Кардовского к рисунку. Кардовский считал, что «рисунок есть прежде всего построение эстетической формы на плоскости… изучение способов построения формы на плоскости и есть для нас, живописцев, наша арифметика».
Никто, пожалуй, столько не сказал столько добрых слов о профессоре Кардовском, как его ученики Яковлев и Шухаев.
«Анализ формы и цвета, — писал Яковлев, — был основой преподавания Дмитрия Николаевича. Его критика эскизов заключалась в анализе их пластических элементов. Благодаря этим принципам преподавания личные начинания учеников его не были связаны и индивидуальности развивались свободно…»
Через двадцать лет после выхода из Академии (уже после всех своих шумных парижских, брюссельских и нью-йоркских успехов) Александр Яковлев снова писал из Парижа Кардовскому:
«У меня стоит единственная фотография — ваш портрет — чем больше время идет, тем больше я и Шухаев отдаем себе отчет в том, что Вы нам дали, заставивши к творчеству нашему относиться аналитически».
К 25-летию художественной и преподавательской деятельности Кардовского Шухаев и Яковлев снова прислали учителю из Франции обширные послания, восхвалявшие его метод преподавания.
«…Ваш метод мышления, — писал Яковлев. — Ваш строгий анализ поставленных задач, Ваша забота о логическом обосновании всякого творческого усилия вникали в наше сознание и формировали наше миросозерцание».
Мастерская Кардовского, несомненно, имела свой лик, свою особость, о чем писал позднее искусствовед В. Бабняк: «…пластический традиционализм школы Кардовского воспитывал в учениках серьезное, высокопрофессиональное отношение к творчеству на основе постижения законов природы. Овладение мастерством натурного рисования как способом умозрительного освоения и художественного воплощения трехмерной формы явилось основополагающим фактором педагогической системы Кардовского».
Но может, главным в мастерской Кардовского было не натурное рисование и не искусство «воплощения трехмерной формы», а то, что Кардовский умел зажигать своих учеников стремлением к мастерству, умел вдохнуть жизнь в процесс обучения.
«…происходило настоящие бурление, — вспоминал Василий Шухаев, — чувствовалась подлинная кипучая жизнь, вернее, подготовка к ней, подготовительная работа со страстным желанием приобрести как можно больше знаний, научиться подчинять своей воле материал, с тем чтобы материал был послушным орудием, выражающим мысль мастера».