Обнаружилось, что и настоящие колдуны из джунглей считают этого белого человека со странной бородкой настоящим волшебником. Мужественно преодолевавший все трудности и никому не лезший в душу со своими «убеждениями», русский художник со странной бородкой очень скоро стал всеобщим любимцем в экспедиции (каким был в Петрограде, за столом у Бенуа, в Токио, в Париже, в Лондоне и даже в США). Хаардт же давно заметил (и отметил в своих путевых записках), что когда их колонна автомашин попадала в переделку, одним из первых бросался на выручку (тушить загоревшийся брезент или вытягивать на сушу утонувший автомобиль) его русский друг-художник. Позднее обнаружились в джунглях дипломатические способности Саши Яши. Выяснилось, что и без знания здешних языков Яковлев ухитряется уговорить африканцев ему позировать. Что вообще во всех трудных случаях на переговоры надо посылать Яковлева — он договорится. Какие-то в нем были спокойная сила и уверенность, в этом невысоком, но сильном и выносливом человеке.
Однажды на стоянке в зарослях Яковлев делал зарисовки животных, и авторы путевого дневника (Жан-Мари Хаардт и его помощник Одуэн-Дюбрей) сделали восхищенную запись о его этюдах:
«Эти работы бесценны как документ. Когда он рисует тонкую губу только что застреленного на охоте жирафа или бархатную морду еще не успевшей остыть убитой антилопы, он поднимается в своей виртуозности до уровня офортов Дюрера…»
Надо добавить, что представитель нового поколения мирискусников Александр Яковлев был, как почти все мирискусники, и сам человек пишущий. В африканском альбоме Яковлева, изданном в 1927 году Люсьеном Вожелем, репродукции картин и рисунков сопровождались текстами самого художника, извлеченными из его, к сожалению, не издававшегося по-русски путевого дневника. Вот запись, сделанная в начале путешествия в пустыне Танезруфт:
«Танезруфт. Левант, окрашенный в пурпур такой интенсивности, что он кажется более темным, чем небо, где еще мерцают звезды. Углубляется красный цвет, зеленый с ним соперничает в чистоте тона: холодная гамма трезвости закаленной стали. Но свет начинает сочиться, грозя нахлынуть палящим жаром после ледяной ночи. Капля расплавленного металла возникает над горизонтом: она растет, обретает барочную форму не теряя равнобоких своих очертаний — амфора со сплющенной ручкой, ваза, у который над горлышком птица с распластанными крылами. Но вот она вбирает подкрылья, сжимается, превращается в бесформенный апельсин, который словно бы не в силах отклеиться от земли, становится раскаленно красным, безупречно круглым, блистающим и, поднявшись наконец над горизонтом, проливает на побежденную и омертвевшую землю свое победоносное сиянье в сознании абсолютной власти».
В одну звездную ночь, на привале в оазисе Тессалит, участник экспедиции, поэт и кинематографист Леон Пуарье уподобил автомобили экспедиции кораблям, уходящими в ночь Черной Африки. Тогда и родилось это новое прозванье экспедиции — Черный Рейс, Черное Плаванье, Черный Круиз.
На очередной стоянке Яковлев, зачарованный грацией черных женщин, рисует красавиц племени канамбу, а потом восхищенно записывает в путевой дневник:
«12 декабря 1924 года. Эти стройные тела, удлиненные конечности с тонкими сочленениями, как у поджарых животных, привычных к бегу, эти черные фигуры, которые сжимаются и расслабляются в зверином прыжке. Вытянутые руки намечают в пространстве прямую, которая ведет в бесконечность, ладони, соединившись над головой, возвращаются за спину, чтоб придать новый взлет эбеновой фигуре. Иногда в танце, поймав подругу за талию, танцовщица выпускает ее в полет летящим жестом. Ритмический стук ладоней, пронзительный присвист, звериные вскрики, которые их взбадривают. Длинные вольные одежды темных тонов, по преимуществу черные, вторят движениям тела».
Каролин Хаардт рассказывает, что после возвращения из экспедиции Саша Яковлев передал зарисовки и фотографии своей подруге, молодой американке, ученице Родена Мальвине Хофман. Увлеченная красотой этих фигур, она создала 104 статуи, представлявшие разные расы и типы нашей планеты. В 1932 году ее статуи были выставлены в музее этнографии парижского дворца Трокадеро, а еще через год переданы на хранение в Храм Человека филдовского музея Чикаго. Там была и девушка из племени дабоа, чьим танцем восхищался Яковлев в пору экспедиции.
Что же до самих чикагских искусствоведов, то ими русский художник-этнограф Саша Яковлев был замечен еще и раньше…
Ритуальные африканские танцы, их зашифрованные в странных жестах рассказы о войне, людоедстве и любви, о таинственной, незнакомой жизни пленяли Яковлева. Он писал о танце Ганза, виденном им на стоянке:
«Ганза! Ганза! Выкрашенные белой краской, ибо это день жертвоприношенья, с плетью в руках, ибо это день боли, молодые люди захвачены диким ритмом некой безумной фарандолы, остановить которую может только звук трубы из слоновой кости, который возвестит, что жертва принесена и ритуал исполнен. Ганза! Ганза! Часами, долгими часами длится танец… Его ритм позволяет забыть о боли, и мужчины, превозмогая страдание, демонстрируют свою храбрость. Традиционная прическа из великого множества фаллосов венчает его самопожертвование, узел из волокон пальмы, ритуальный костюм посвящения, опоясывает чресла, на нем браслеты, ожерелья, цепи из побегов лианы — все на нем в этот час его торжества над болью и его победы. Ганза! Ганза! Священный танец, чей ритм прост, как пульсация крови, неудержим как дыханье… Непосредственное выражение жизни человеческого организма».
В джунглях Конго искусник Саша Яковлев, истинный волшебник сангины и пастели, рисует настоящую колдунью Бюло. Она носит митру, лечит людей из джунглей или отправляет их на тот свет при помощи ядов, подобно тогдашним советским колдунам Майроновскому и Ягоде…
Близ Ареби Яковлев и его спутники углубляются в джунгли на поиски пигмеев. Отравленные стрелы пигмеев отпугивают их врагов, воинов банту, но для отважного Саши Яши врагов среди людей не бывает. Он ухитряется вступить в почти дружеские отношения с главой пигмейского семейства Удородиаво. Они даже фотографируются вдвоем «на вечную и долгую память». Фотография свидетельствует, что почтенный глава семейства был на две головы ниже даже невысокого русского художника Саши Яши.
Чуть позднее художник со своей неизменной добросовестностью пишет этнографические заметки о пигмеях:
«детские пропорции (высота их пять-шесть голов), но корпус сильный, конечности тонкие, но могучие, выпуклый и бугристый лоб, быстрый и плутоватый взгляд. Тип скорее семитический, чем негритянский: цвет кожи довольно светлый, волосяной покров развитый».
В честь новых своих друзей-французов и общительного художника пигмеи исполнили свой традиционный танец под стук примитивного тамтама, и в дневнике Яковлева появилась новая запись:
«Почти красные и сиреневые в лучах заходящего солнца, на скульптурном фоне бронзовой зелени джунглей сотня крошечных этих существ удаляется, держа тамтамы на голове и тихо выпевая ритмичную свою мелиопею… Тамтамы начинают бить громче, ритм учащается и пение становится все яростней».
Перед озером Альберта экспедиция разбилась на группы, и группа, в которой были Яковлев и Пуарье, попала в королевство Мангбету. Это было королевство удивительных длинноголовых женщин, похожих на тех, что жили при дворе фараонов Верхнего Египта. Длинноголовость их была плодом особых усилий придворных эстетов, сжимавших им голову особой повязкой с самого раннего детства… В этом царстве длинноголовых красавиц Яковлев без устали рисует и многочисленных избранных жен вождя Туба, и любимых жен вождя Боэми, и полсотни с лишним (их было 53) в большей или меньшей степени любимых жен короля Мангбету, а также его бесчисленных деток.
Художник внимательно всматривается в лица своих моделей, пытается разглядеть разницу в их происхождении и характерах и рисует неустанно…
Позднее он записывает в своем путевом дневнике:
«Черные короли. Под звуки труб и тамтамов проносят передо мной на носилках вождя Тубу. В первый раз модель предстает передо мной с такой помпой. Его жены идут во главе процессии и каждая несет свой маленький круглый табурет, пробитый бронзовыми гвоздями. Первой идет любимейшая из жен Уру, та, у
