запряженных быками повозок, верблюдов и слонов. И без конца люди, люди, люди. Женщины собирают с дороги коровьи лепешки и делают из них брикеты, которые высушивают на палящем солнце и используют вместо дров на кухне.
Я не могу разобраться с нашими слугами. Их у нас, по меньшей мере, две дюжины, хотя в домах для прислуги живет народу всегда больше, чем мы нанимали. Остальные — представители той же касты; они заходят поболтать или с расчетом на то, что и им здесь что-то достанется.
Считается, что у нас небольшой штат слуг, но для того, чтобы выполнить самую простую задачу, необходимо соблюдать те условия, которые диктуют кастовая принадлежность и обычаи. Например, слуга, прислуживающий за столом, не может позволить, чтобы на него упала тень слуги-подметальщика; индуисты не могут входить на нашу кухню и прикасаться к нашим тарелкам, потому что они осквернены. Как иностранцы, мы являемся для них неприкасаемыми. В качестве слуг предпочтительнее мусульмане, как последователи одного Бога и народ Книги, но я просто еще не научилась отличать их от индуистов.
Наш носильщик Халид днем работает в бунгало, но как они умудряются выполнять все предписания, живя все вместе в доме для прислуги? Только сайсы — грумы — живут отдельно, в стойлах вместе со своими пони, да еще Лалита приходит на работу из деревни.
У нас есть собственная корова, которую слуги считают приносящей еще большее счастье, чем сандаловое дерево. Покупать молоко от неизвестной коровы значит рисковать заболеть холерой и много чем еще, и это просто абсурд, если можно запросто избежать опасности. Пастух, поленившийся лишний раз сходить за водой для лошадей, считает честью для себя жить поблизости от священного аромата, распространяющегося вокруг коровы. Я видела на рогах у нашей буренки нити синих бус, видела, как она преспокойно жует сено, предназначенное пони.
Кухня расположена отдельно от бунгало, и Фелисити потратила немало усилий, чтобы подружиться с поваром Хакимом. Интересно, что движет ею — память о том, как ее пища была когда-то осквернена человеческим прахом, или ее демократические наклонности. Фелисити привела меня в кухню познакомить с Хакимом, и я, боюсь, не смогла скрыть огорчения, когда обнаружила, что кухней называется лачуга с грязным полом. В ней есть отдельная полка для дорогих сердцу Хакима специй, разделочный стол и плита, сомнительной надежности сооружение из неведомо где раздобытых кирпичей. Пламенеющие угли Хаким раздувал большим пальмовым листом; духовкой на этой кухне служил жестяной ящик. Я предлагала выписать из Калькутты или даже из Англии более подходящего повара, поскольку Хаким, судя по всему, и не собирается принимать во внимание замысловатые требования чужестранки. Однако Фелисити, привыкшую к такому порядку с детства, похоже, все устраивает.
Но я видела покрытые плесенью остатки еды и молоко, хранящееся в старой жестянке из-под керосина. Я подняла чайник, и из-под него бросился врассыпную целый выводок тараканов. На столе стояла принесенная с рынка корзина с цветной капустой, бобами и картофелем, но слабый писк выдал присутствие еще живого голубя со связанными крыльями, лежавшего на куске сырой баранины. Мусульманские законы запрещают убивать голубей, но поощряют их употребление в пищу. Решение напрашивалось само — предоставить бедному созданию скончаться собственной смертью.
Каждое утро в семь Халид подает нам в спальни завтрак — чота хазри. Я довольствуюсь чаем и тостами, но не отказалась бы от кеджери — жаркого из рыбы, риса и яиц, — если только на это можно надеяться в будущем. Рыба и яйца — первое, что должно подаваться по утрам, а приготовить их можно даже в нашем убогом сарае. И пусть Хаким вполне доволен своими владениями, я все же надеюсь убедить Фелисити построить более подходящее помещение для кухни. Уверена, это единственное, чего пока не хватает, чтобы довести это место до совершенства. Удивительно, но мне совсем не страшно в окружении чудных пейзажей, запахов и обычаев. Каждый новый день — это новое приключение, новое открытие, и мне уже начинает нравиться это постижение неведомого. Моя жизнь получила новые измерения, я чувствую, как становлюсь богаче. Видимо, английские розы и жареные бифштексы не столь уж необходимы для счастья.
Июль 1856
Предполагалось, что муссоны придут пятнадцатого июня. В этот день все поглядывали на небо — с надеждой и нетерпением. За несколько месяцев всем надоели опахала, горячий ветер и пыль на листьях, терпению должно обозначить предел, и после пятнадцатого июня терпеть дольше станет просто невмоготу. Вот почему, когда пятнадцатого июня солнце как ни в чем не бывало описало дугу по ясному небосводу, мы пришли в отчаяние.
Мы с Фелисити лежали в бунгало в состоянии, близком к ступору, слуги не откликались на зов, умер один из наших пони. На следующей неделе рикши стали отказывать в перевозке до наступления заката, водонос постоянно смачивал плетеные экраны на окнах, а заодно и себя, но ничего не помогало. Я просыпалась среди ночи, измученная и раздраженная, и шла будить слугу.
Иссушенная земля растрескалась, зарницы вспыхивали в небе, сандаловое дерево увяло и посерело под слоем пыли. Вороны прыгали, распахнув клювы, и жуткие запахи долетали со стороны реки. Восковые печати оплыли, книги протестующе покоробились, а опахало замирало лишь глубокой ночью. День за днем солнце опускалось за горизонт яростным раскаленным шаром, и местные гадали, чем они могли так прогневить Лакшми. Наконец, двадцать восьмого июня, над горами сгустились тучи. Все смотрели на них, не смея произнести и слова. Первый дождь с ревом обрушился на землю глухой стеной воды. Мы с Фелисити выскочили наружу танцевать босиком под ливнем. Крестьяне попадали на колени прямо в грязь, вознося благодарность богам. Дождь прекратился резко, и воздух сделался таким тяжелым, словно дышишь сквозь мокрую ткань. Но когда солнце выглянуло вновь, отмытый мир засверкал, а сандаловое дерево отозвалось птичьей трелью. От промокшей земли поднимался пар, а новые тучи уже сдвинулись угрюмо над горами, и муссон задул с новой силой. Не переставая лило целую неделю, и зловредная зеленая плесень начала расползаться по бумаге, одежде, кожаным вещам. Какие-то насекомые поедали мои книги, а сам дом будто вырастил себе шкуру. Термиты прокладывали ходы к бамбуковым циновкам, противные жуки, гусеницы и многоножки захватывали дом. Некоторые из насекомых очаровывали нас своей деликатной красотой: мотыльки с просвечивающими зелеными крылышками, кроваво-красные мухи и мохнатые гусеницы с оранжевыми полосками. Мы начали коллекционировать самых странных из них, складывая в банки.
По ночам луна проглядывает сквозь тучи и мерцает в лужах дождевой воды, дрожа, словно поле из упавших с неба звезд, вокруг нашей веранды. Мы засыпаем под кваканье лягушек и стук дождя по тростниковой крыше.
Август 1856
Вчера утром я слышала, как Фелисити кашляет в своей комнате, но потом она уверяла меня, что в этом нет ничего страшного. Я слышала, что чахотка, отступив и дав больному передышку, может вернуться через месяцы, а то и годы. Но Фелисити убедила меня, что чувствует себя превосходно. К счастью, я привезла с собой достаточный запас легочных облаток, которые, по всей видимости, и помогли ей во время предыдущего наступления болезни. От меня также потребовали взять с собой немалое количество хинина, ипекакуаны, порошков, касторки, ртутных солей и рвотного камня. Мать никак не могла остановиться, рассуждая о холере, черной лихорадке, тифе, дизентерии и малярии. Она трагически переживала возможность того, что я могу умереть прежде, чем успею выйти замуж. Меня так и подмывало сказать ей, что от всего этого единственным действенным средством, согласно Фанни Паркс, является большой черный кусок опиума в кальяне, но я сдерживалась, дабы не помешать ей отослать меня в Индию.
Днем мы накупили всякой всячины у бродячего торговца, появившегося в дверях в одном тюрбане и набедренной повязке, с жестяным ящиком на голове. Он разложил на веранде свои товары, и мы купили свинцовые карандаши, карболовое мыло, горный мед и ленты. Я почти купила еще и зубную щетку, но Фелисити предупредила, что щетку лоточник, скорее всего, стащил из дома какого-нибудь сахиба, а то и нашел в мусоре. Мы так и продолжали пользоваться палочками из прутьев дерева ним. Мне уже начинает нравиться их острый, горький вкус. Фелисити купила себе пару персидских домашних туфель — бархат цвета сливы и по нему золотая вышивка, — их задранные кверху носы привели ее в
