восторг.
Август 1856
Когда нам взбредает в голову выбраться из дома, мы едем через деревню. У Фелисити есть дурзи — так здесь называют портних, — которая шьет особенные юбки для верховой езды, они с разрезом посередине, так что можно ездить как в обычном седле, так и в женском. Сначала это казалось как-то непристойно, но теперь я привыкла. Не могу сдержать улыбки, представляя, какой вышел бы скандал, доведись кому-нибудь из наших матерей увидеть, как мы скачем подобным образом. Они бы решили, что мы потакаем себе в распущенности.
В деревне мы гуляем по небольшому базарчику, где торговцы сидят прямо на земле возле своих открытых палаток, покуривая кальян в ожидании покупателей. Иногда мы покупаем маленькие печеные тыквы, начиненные фенхелем и жареным луком, или горячий пирожок с овощной начинкой, завернутой в сложенный конусом лист, обжаренный на масле.
Фелисити использует эти поездки еще и для того, чтобы завезти чечевицу и успокоительную микстуру в маленький детский приют, который содержат шотландские миссионеры. На прошлой неделе, по пути в приют, я видела женщину, положившую голого малыша прямо в грязь на дорожке. Мы позвали ее, но она бросилась бежать и даже не оглянулась. Мы смотрели на тихонько плакавшую малышку, которая забылась скоро каким-то необычным сном. Фелисити спешилась и подошла к ней. Я видела, как помрачнело ее лицо, когда она осматривала раздутый живот ребенка. Фелисити сказала, что матери, возможно, нечем кормить ее, поэтому она оставила девочку нам. Мы отвезли малышку в приют.
Фелисити говорит, что эти дети становятся «рисовыми христианами», готовыми молиться любому богу за кусок хлеба. Но она никогда не ссорится с миссионерами и говорит так: «Лучше Иисус и полный желудок, чем рынок рабов. Четырехлетняя девочка стоит в Пешаваре двух лошадей». Не сомневаюсь, так оно и есть, но все же интересно, что почувствовала бы я, если бы явившиеся в Англию индийцы попытались обратить нас в свою веру.
Она привозит детям сахарный тростник, который они очищают зубами, а потом впиваются в сладкую сердцевину. Я видела, как Фелисити целовала детей с покрытыми коростой глазами и струпьями на ногах. Иногда она собирает под фикусом на территории миссии беспризорных и учит английским словам, что очень забавляет всех участников предприятия.
Боюсь, как бы к ней не привязалась какая-нибудь омерзительная болезнь, но она говорит, что родилась здесь и здешние хвори к ней не пристают.
Однажды, когда я с беспокойством оглядывала пыльный, забитый грязными детьми пятачок, она нежно коснулась моей руки и сказала: «Не суди и не порицай. Только радость».
«Дело не в осуждении, — ответила я. — Нужна осторожность».
«Адела, милая. В Индии каждый может выглядеть здоровым в полдень и лечь в могилу к обеду. Если приходится выбирать между радостью и осторожностью, то я выбираю радость». С этими словами она подхватила какого-то чесоточного, полуголого ребенка и, танцуя, унеслась прочь, напевая все ту же дурацкую американскую песенку «Леди из Кемптауна» и сопровождаемая ватагой оборванцев, счастливо орущих ей в такт.
Сентябрь 1856
Аллилуйя! Она согласилась построить приличную кухню. Хаким что-то бормотал себе под нос и дулся в своей зловонной хижине, совершенно ошарашенный идеей готовить внутри дома. Наверно, так бы чувствовала себя моя мать, если бы ей предложили держать в спальне волов. На кухне у чужестранцев все совсем не так, как надо ему, он не уверен, что там не убивают голубей или, да простит его Аллах, туда не забредет свиная отбивная. Когда он пригрозил уйти, Фелисити согласилась оставить старую кухню, уверив, что новая кухня нужна для того, чтобы доставить удовольствие нам. Тут он немного смягчился, но продолжал поглядывать на нас с подозрением, опасаясь, что новый порядок может сказаться на его заработке. Если мы решим сами покупать продукты, он потеряет комиссионные, которые берет с рыночных палаток. По-моему, свои счета Хаким ведет нисколько не лучше, чем готовит.
Кули ежедневно доставляют кирпичи и доски, а мы послали в Калькутту за прекрасной современной плитой.
Сентябрь 1856
Приглашения на танцы и любительские спектакли прибывают из Симлы с уверениями, что там на каждую женщину приходится шестеро мужчин. До сих пор нам удавалось отговариваться, но приглашение к чаю от матери Фелисити пришлось принять. Очевидно, ей захотелось наконец познакомиться с компаньонкой своей дочери и, возможно, удостовериться в том, что тревожный отчет миссис Кроули не лишен оснований. Фелисити сочла за лучшее успокоить мать, чтобы она оставила нас в покое.
Мы надели скромные платья и кринолины, пахнувшие камфарой от долгого хранения, и наняли легкую двуколку — тонгу, — которая и доставила нас в «Дамский клуб» в Симле, где мы сняли комнату на ночь.
Симла — до странности искаженный вариант английской деревни посреди индийского ландшафта: чопорные, наполовину деревянные коттеджи на фоне гималайских сосен, спускающихся террасами с холмов, затянутых туманами с далеких гор и дымом от горящего навоза, что поднимается снизу, из лабиринта местных кварталов. Вдоль широкой центральной улицы, известной как Молл, расположились многочисленные английские магазинчики с выставленными у дверей горшками с геранью, приличная вполне гостиница с кроватями из красного дерева и чайная «Пелити», где подают чай со сливками в тонких китайских чашках. Словно кто-то поднял целую английскую деревню — дом за домом, магазин за магазином, обычай за обычаем — и перенес все это в Гималаи. Молл заполнен британцами в легких двуколках и рикшами, но никаких индийцев, за исключением слуг, здесь нет. Имеются таблички с предупредительными надписями «Вход индийцам и собакам воспрещен». Мемсаиб в турнюрах попивают чай в открытых кафе, а маленькие белые дети в миниатюрных пробковых шлемах спокойно возятся поблизости. Среди них нет тех, кому больше шести-семи лет, потому что к этому возрасту их отсылают в Англию, как это было с Фелисити.
Посмотрев выше, можно увидеть высоко на горе церковь Христа, которая, со своими устремленными в небо шпилями и великолепными витражами, была бы вполне уместна где-нибудь в Англии. Глянув вниз, видишь длинные пролеты кривоватых каменных ступеней, ведущих в местный квартал: темные садки тесных улиц, переполненных крошечными магазинчиками, лавочками и храмами.
На расстоянии двух миль от Молла находится Аннадейл, площадка для крикета и поло. По выходным толпа благородных граждан рассаживается на складных стульях, чтобы посмотреть на мужчин, ловко управляющих пони на крутых поворотах под восторженные крики и стук копыт. Мы встретили леди Чэдуик и других дам ее круга — они называют себя Ссыльными — у «Пелити». Как бурра мем в своей группе, миссис Чэдуик восседала во главе покрытого льняной скатертью стола, уставленного тяжелым серебром и живыми цветами, и подзывала слуг одним властным щелчком пальцев. Фелисити была непривычно тиха, но выглядела совершенно очаровательно в своем слегка устаревшем, сшитом из розовой тафты платье с высоким воротником, которое она купила в «Суон & Эдгар». У нас даже были зонтики от солнца. Но, как можно догадаться, даже этого оказалось недостаточно, чтобы провести мемсаиб в широкополых тропических шлемах и накрахмаленных платьях. Может быть, они уловили исходящий от нас камфорный дух или уже признали Фелисити особой неисправимой и с труднообъяснимыми наклонностями. Я признана виновной уже в силу знакомства с ней. Тем не менее, соблюдая правила вежливости, все вокруг говорили о поло и крикете и фасонах из каталогов шестимесячной давности. Они поинтересовались, когда мы сможем вернуться в Калькутту, а мы замяли вопрос заранее сочиненной историей про больную служанку. Леди Чэдуик и ее приятельницы отбывают из Симлы в следующем месяце.
Мы с облегчением вернулись в наше маленькое дикое бунгало. В тот вечер Фелисити
