И увидев эту девочку, похожую на ирландку, которая стояла у проигрывателя рядом с камином, не зная, что сказать, он сделал замечание, которое прозвучало так нелепо-литературно и архаично, что потом он готов был удавиться: «Наши братья Гонкур не испугались даже снежной бури?»
Называть этот тихий снежок за окном снежной бурей было не меньшим преувеличением, чем называть своих сыновей братьями Гонкур. И тем не менее Камилла впервые улыбнулась ему, почти с радостью.
«Почему братья Гонкур?» — спросила она. Первый вопрос с ее стороны! Наконец-то! Жаль, что Лео не знал, что ответить. Он уже давно прозвал своих сыновей братьями Гонкур. Он как-то сказал Рахили, что иногда не понимает этой привязанности между Самуэлем и Филиппо, напоминающей симбиоз.
«Тебя не беспокоит, что Самуэль не может уснуть без брата? Может быть, не стоило класть их в одну комнату все эти годы в одну кровать здесь, в шале?»
«Да нет же. Сэми просто не хочет признаться, что боится темноты и одиночества».
«Возможно, но Филиппо сказал мне, что каждый вечер Сэми просит его не засыпать раньше, иначе он не уснет. С другой стороны, Филиппо должен, как безумный или как хасид у Стены Плача, биться головой о подушку, чтобы уснуть. Отличная парочка! Все-таки они не сиамские близнецы, тебе не кажется?»
«Я же тебе говорю, что они просто дети — даже Сэми. И как все дети, они ненавидят темноту и одиночество».
«Хорошо. Но может быть, когда-нибудь мы их ненадолго разлучим? Разные школы, каникулы в разных местах?»
«Почему ты так торопишься сделать такую жестокую вещь? Это все равно рано или поздно случится…»
На слова Рахили, пропитанные горечью, усиленной воспоминаниями о погибшей много лет назад сестре, Лео ответил загадочной репликой: «Потому что я не хочу быть отцом братьев Гонкур!»
Стоит заметить, что Лео имел весьма размытые представления о братьях Гонкур. Он был совершенным образчиком того классического образования, которое уже тогда назвали «старым добрым» и для которого было достаточно, чтобы ты хотя бы знал о существовании братьев Гонкур. От тебя также не требовалось читать их произведения, но ты должен быть в курсе, что они писатели девятнадцатого века, вместе писали что-то вроде дневника и спали с одной девушкой.
Но очевидно, что намек на этих французских писателей (причем ей неизвестных) произвел на Камиллу такое впечатление, что она не переставала улыбаться от счастья, как будто после долгих лет поиска она вдруг обрела родственную душу. И ее радость была столь велика, что она даже решилась задать свой первый вопрос:
«Почему братья Гонкур?»
«Ты не знаешь, кто такие братья Гонкур?»
«Нет, но судя по имени, они французы».
«Если точнее, были французами».
Увидев вопросительный взгляд девочки, Лео вынужден был уточнить: «Они давно умерли».
Но Камиллу не интересовало, когда умерли братья Гонкур и что они вообще делали при жизни. Что-то другое привлекло ее внимание, и это стало ясно при втором вопросе (она прямо-таки разговорилась): «Сэми мне сказал, что вы много лет прожили в Париже».
Лео нравилось, что Камилла называла его на «вы». Случалось, что дети в больнице, не самого лучшего воспитания, говорили ему «ты», что его не столько сердило, сколько огорчало и приводило в замешательство. Но Камилла была воспитанной девочкой. Как бы ни были грубы ее родители, они научили ее, что к старшим нужно обращаться на «вы».
Кроме того, в своей французской школе Камилла должна была приобщиться к трансальпийской манере и любви к формальностям. Попробуй только не обратись к учителю «месье», а к учительнице «мадам». Попробуй только не обратись к ним на «вы».
«Много лет? Это Самуэль сказал? Что я прожил в Париже много лет? Что за склонность к преувеличениям у этого мальчишки! Всего лишь год. Я прожил в Париже всего лишь год».
«Много лет назад?»
«О да! Около миллиона лет назад! Представляешь, когда были Пунические войны? Когда жил Ганнибал? Вот примерно тогда».
На эту шутку она снова рассмеялась, и на этот раз Лео казалось, что от души. Он едва не поймал себя на мысли: как приятно заставить смеяться женщину! И как приятно видеть женщину увлеченной! Но когда он собирался было это сказать, как будто невидимая рука ухватила его за загривок, а не менее воображаемый голос завопил ему прямо в лицо: ты видишь женщин в гостиной? Нет? О какой это женщине ты здесь бредишь?
И почему, если Камилла всего лишь ребенок, он стал изображать из себя пожившего жизнь человека? Как он сказал? «Представляешь, когда были Пунические войны? Когда жил Ганнибал?» И она рассмеялась. Она рассмеялась, потому что Пунические войны были ей ближе, чем братья Гонкур возможно, она только недавно изучала их на уроках истории. Очевидно, ее радость объяснялась тем, что она поняла аллюзию и поняла шутку столь утонченного человека, который прожил в Париже целый год во времена Ганнибала.
«А как живется в Париже?»
«Ты никогда там не была?»
«Никогда. Хотя в следующем году моя школа организует… Возможно… Да и отец мне пообещал…»
«Я завидую тебе. Как прекрасно еще не знать Парижа».
Посмеемся. Он опять взялся за свое и начал играть. На какое-то мгновение, прислушавшись к себе, он почувствовал себя главным героем одной из комедий 40-х, которые так нравились Рахили и Самуэлю. В этих комедиях какой-нибудь худенький Фред Астер или мрачноватый Хэмфри Богарт, изображающие обычно миллионеров в кризисе, очаровывают своим зрелым шармом с долей скептицизма какую-нибудь изящную девушку с застенчивой улыбкой и красотой подростка, которая, несмотря на то, что вышла из сиротского приюта, отличается манерами юной принцессы и правильной речью. «Но возможно, ни Фред Астер, ни Хэмфри Богарт, — подумал профессор Понтекорво, возвращаясь на землю, — не позволили бы себе столь напыщенную фразу: „Как прекрасно еще не знать Парижа!“»
«Вы ездите туда часто?»
«Иногда я должен туда ездить. Это необходимо для работы. Но по возможности стараюсь избегать поездок туда».
«Почему вы их избегаете?»
Почему? Лео вдруг заметил, что сейчас он говорит правду. Может быть, он выбрал для этого не совсем подходящий момент и не совсем подходящего слушателя. Но он говорил правду. Он действительно неохотно возвращался в Париж. Кто знает почему. Опять та же история? Старинные сожаления? Оставь! К своим пятидесяти годам он добился прочного положения в жизни. Его сопровождали удача и благосостояние. Не было ничего, что бы он хотел поменять в своей жизни. И откуда эта скрытая грусть? При чем здесь грусть? Что она значит? Не хотелось бы, чтобы это оказалось какой-нибудь чепухой, вроде меланхолии, которая заставляет нас всех культивировать неуместные слащавенькие сожаления. Чувство, что мы сделали неправильный выбор, не уступили всяким романтическим бредням. Тем не менее Лео действительно неохотно ездил в Париж. В Милан — пожалуйста, в Лондон, не говоря уже о Нью-Йорке и Ванкувере. Только не в Париж.
«В этом виновата девушка?»
Это произнесла Камилла. Ее голос снова вернул Лео к действительности, вырвав его из блужданий в глубине сознания. Странно, что Камилле удалось сделать это, задав вопрос, который не имел никакого отношения к реальности. Вопрос почти неуместный.
«Девушка? О какой девушке ты говоришь?»
Лео сразу же раскаялся за свой раздраженный тон. Он надеялся, что Камилла не заметила его внезапного волнения.
«Мне это рассказал Сэми. Он сказал, что у вас в Париже была девушка».
«Ах, это говорит Сэми? А что еще он говорит?»
