«Что если бы вы выбрали тогда эту девушку, он бы сейчас не родился, следовательно, он доволен, что вы ее не выбрали. А это, следовательно, радует и меня».
Жизель? Она сейчас говорит о Жизели? И Сэми разговаривал о Жизели со своей подружкой. Лео почувствовал себя неловко. Как такое возможно, что двенадцатилетняя девчонка говорит с ним о Жизели? Лео оглянулся. Вокруг все было по-домашнему, уютно и привычно. Он находился все в том же шале, которое они с Рахилью снимали в течение десяти лет. Здесь Филиппо впервые встал на лыжи, научился подниматься и спускаться по снежному склону. Запахло дымом, потому что огонь стал затухать. Снег за окном не прекращался. Откуда взялась Жизель? Лео казалось, что никто о ней не знал, он никогда не говорил о ней с Рахилью. Или говорил? Может быть, он рассказал ей о Жизели, когда они только познакомились, кто знает? Возможно. Рассказывая ей о Париже, Лео мог упомянуть Жизель, а Рахиль восстановила в своем воображении все остальное: она догадалась, что значит для него Жизель или, лучше сказать, значила. Неправильный выбор и прочие романтические бредни. Что на самом деле значила для него Жизель? Абсолютно ничего. С ней можно было хорошо потрахаться. Хорошо, но не долго. Пока хватало физических сил. Пока стояло. Вот что такое была для него Жизель. Но почему же, вспоминая о ней, сейчас он чувствует утрату, как ребенок, у которого отняли игрушку? Стало быть, недостаточно всей его хваленой мужественности, если он может быть таким слащаво-сентиментальным?
Затем Лео задался вопросом, а не была ли история с Жизелью одной из тех историй, которые Рахиль любила рассказывать мальчикам и которые приводили в восторг Филиппо? Как та история с отелем в Монте-Карло, когда он поел, а Рахиль отказалась от еды. Лео вдруг рассердился на Рахиль за ее бестактность, на ее способность разрушить все, к чему она прикоснется. За ее талант превращать фрагменты его жизни в развлечение для сыновей. А еще она смела упрекать Лео за бесстыдство! Случалось, что Рахиль говорила сыновьям об отце, как будто его не было. Иногда казалось, что Рахиль становится все более похожей на свекровь, которую она в свое время так страстно ненавидела.
А может быть, Жизель здесь была ни при чем. Может быть, эта странная девочка Камилла придумывала. Сочиняла на ходу. Вот и все. Насколько Лео удалось узнать ее за такой короткий срок, это предположение имело право на существование. Камилла не назвала никакого имени. Она сказала «девушка». Она не произнесла имя «Жизель». То, что была какая-то девушка, было нормально вообразить для натуры, которую привлекала романтика Парижа. Вообразить, и ничего более. Поэтому спокойно.
«А не выпить ли нам чаю?» — предложил Лео, чтобы выйти из неловкой ситуации, в которую он невольно загнал себя.
«Хорошая мысль… чай… Да, я бы выпила чаю», — живо ответила она.
И на этот раз реакция Камиллы была неожиданной. Но почему Лео думал, что все его слова будут восприняты этой девочкой неправильно? Откуда столько энтузиазма из-за простого чая? Уже вечерело. Снег не прекращался. Стало ужасно холодно. Чай сейчас пошел бы отлично. Но все-таки почему такая радость?
На кухне Лео удалось успокоиться. Он поставил кипятить воду, вынул из упаковки два пакетика Twining Earl Grey, нарезал дольками лимон и налил в кувшинчик немного молока. Он опасался, как бы ни появилась Камилла, чтобы, не знаю, помочь ему. Но слава богу, она этого не сделала. Она ограничилась тем, что снова запустила «Последнее Рождество».
Вернувшись в гостиную, Лео застал ее у камина, в котором почти погас огонь. Она пыталась разжечь его, бесполезно суетясь, как это делают люди, которые никогда в жизни не разжигали огонь.
«Оставь, оставь», — сказал он ей и подошел, оставив поднос на низком столике, заваленном комиксами Филиппо. Деликатно, но решительно он отобрал у нее щипцы. Ему показалось, что Камилла, прежде чем отпустить руку, немного помедлила. И почему она устроилась рядом с ним? Почему не уселась снова на диван? Сейчас она стояла слишком близко к нему, склонившись над огнем с клочком бумаги.
«Нет-нет, бумагу нельзя! Она сразу же сгорит!»
Лео почувствовал, как Камилла коснулась его своей маленькой ручкой, пока разгибалась, как будто хотела опереться на него. После того как она закончила свою суету у камина, Лео окатил острый и резкий запах рассерженной девчонки: более разбавленный и женственный вариант душка, исходящего из комнаты подростков. Он снова почувствовал в воздухе раздражающий дух соблазна. Ощущение не ушло даже тогда, когда ему удалось разжечь угасающий огонь и вернуться на диван. Вопрос заключался в том, кто кого соблазнял. Точно не он. Но с другой стороны, в поведении этой девчонки не было ни явного, ни тайного намека спровоцировать его. Но если она не собиралась провоцировать его, почему он начал думать о том, что раньше ему даже в голову не приходило?
Лео как будто только сейчас осознал, что она девушка и к тому же девушка его Самуэля. А еще он понял, что это благодаря ему она сейчас здесь, в гостиной, где семеиство Понтекорво годами проводило свои идиллические семейные посиделки. Именно он, безответственный отец, позволил сыну-подростку взять с собой на каникулы подружку, как будто он взрослый. Лео только сейчас понял то, что Рахиль пыталась объяснить ему несколько недель назад: неуместность Камиллы здесь. Как бы то ни было, осознавать это было весьма неприятно. И дело не в морали, пуританских предрассудках, стыде и всех этих ученых словах, при помощи которых Лео разбил возражения жены. Все дело в здравом смысле.
Итак, это девушка Самуэля. Его Самуэля, самого веселого и непроблемного из его сыновей, ребенка, с которым всегда было просто. Но именно поэтому не было ничего странного в том, что уже в двенадцать лет у него появилась девушка. Раннее созревание, а также эклектизм — эти черты он унаследовал от родителей, которые так им гордились. Удивительно, как этот маленький одаренный человечек мог иметь такого легкомысленного отца.
Да, это девушка Самуэля. А это означало, что между ними, пусть даже в неполной форме, должны были быть какие-то физические отношения. Простая констатация факта поразила профессора. Хорошо, он был медиком, более того — детским врачом. Кое-что он знал и представлял. Он вспомнил случай, когда к нему в кабинет в Санта-Кристине ворвалась запыхавшаяся медсестра и сообщила, что только что застала в ванной двух детишек, занимавшихся, мягко скажем, не совсем приличным делом… Но зачем использовать эвфемизмы? Детишки трахались. Эти два больных лейкемией подростка трахались. «Как взрослые», — уточнила медсестра, а Лео еще подумал про себя, как будто существуют другие способы.
Лео вспомнил, как горячо он защищал — сначала перед медсестрой, а потом перед Лореданой, своей знакомой-психологом — право несчастных детишек развлечься немного в этой жизни, которая и так у них не задалась. Он вспомнил, как яростно, с каким красноречием защищал законы природы. Жаль, что сейчас речь идет не о чужих детишках. Жаль, что сейчас, представляя своего любимого сыночка Сэми с Камиллой, наше светило не столь уверено в своей правоте.
Внезапно ему стало не по себе. Его собственные мысли привели его в замешательство. Он должен был отвести взгляд от Камиллы, опасаясь, что его взгляд слишком долго задержался на особенностях этого маленького тельца, покрытого веснушками, которое принимало ласки Самуэля и еще бог знает кого.
Запретный плод всегда сладок. Это суровая правда жизни. Если вожделение агрессивно, настойчиво, брутально — это не вожделение. Возможно, это объясняет, почему Лео чувствовал себя смущенным. У края чего-то, что он не осознавал и что отказывался осознавать.
Интересно, это чувство общности и близости, вызванное упоминанием французских писателей (Франция для Камиллы была равна понятию свободы, была воображаемым, фантастическим миром, в который она могла сбежать из реального и банального мира ее родителей), побудило Камиллу написать ему на четвертый день? Или она тоже почувствовала ту давящую и обволакивающую атмосферу запретного желания в той комнате?
Этот вопрос сейчас задает себе Лео перед зеркалом и не находит ответа. Впрочем, в третьем дне в горах не было ничего дурного, с долей иронии, пока еще оставшейся у него, подумал он. Неужели все началось именно тогда? Или речь идет о ретроспективном смешении фактов? А если это так? Возможно, Лео нужно вспомнить третий день именно таким. Возможно, ему нужно драматизировать его. Придать ему значимости через пафос. Все утратило бы смысл, если бы он не вспомнил этот третий день. Так Лео смог бы убедить себя в неизбежности случившегося позже. Он был не в силах что-либо изменить. Это его история, и все тут! Если бы все пошло иначе, тот третий день не всплывал бы так ярко в памяти. Лео не стал бы так тщательно анализировать его, как важную веху своей жизни. Да он вообще о нем не вспомнил. В общем, если бы то первое письмо никогда в жизни не пришло бы, если бы Камилла не подвиглась написать ему, сейчас, шесть месяцев спустя, Лео не стоял бы здесь и не разбирал с дотошностью педанта
