— Знаешь, ты вчера выступил не лучшим образом.
— Извини.
Я сам удивился, как же я, оказывается, был рад его видеть.
— Меня даже не то огорчает, что ты рассердился, — продолжал он, — а то, как ты не давал говорить.
— Ну да, это никуда не годится. Извини, пожалуйста.
— И я пришел с тобой поговорить. Ты готов?
— Конечно.
— Я все думаю о нашей игре. И не перестаю думать с того момента, как ты угодил под удар.
— Я тоже о ней думаю.
— Когда я сталкиваюсь с тем, чего не понимаю, то я начинаю об этом думать и думаю все время, пока не пойму.
Он говорил очень быстро, и я видел, как он напряжен.
— Я много думал, но все равно не понимаю. Я хочу с тобой об этом поговорить. Ладно?
— Конечно.
— Знаешь, чего я не понимаю в той нашей игре? Я не понимаю, почему… я хотел прикончить тебя.
Я уставился на него.
— Меня это правда очень беспокоит.
— Хочется верить, — отвечал я.
— Не будь таким паинькой, Мальтер. Я не нагнетаю здесь страсти. Я действительно хотел тебя прикончить.
— Что ж, у нас и впрямь была напряженная игра. Я тоже к тебе особой любви не испытывал.
— Боюсь, ты даже не понимаешь, о чем я говорю.
— Послушай…
— Нет-нет, это ты послушай. Просто послушай, что я говорю, ладно? Ты помнишь свою вторую крученую подачу на меня?
— Разумеется.
— Помнишь, как я потом стоял на базе и смотрел на тебя?
— Конечно.
Еще бы я не помнил его идиотскую ухмылку.
— Так вот, тогда мне хотелось подойти и раскроить тебе башку своей битой.
Я не знал, что на это сказать.
— Почему-то я так не сделал. Но мне очень хотелось.
— Это же просто спортивная игра, — отвечал я, немного опешив от того, что услышал.
— Да какая там спортивная игра! Игра тут вообще ни при чем. Во всяком случае, мне так казалось тогда. Вы не первая сильная команда, с которой мы сталкивались. И к тому же мы уже проиграли предыдущий матч. Но ты меня по-настоящему разозлил, Мальтер, — и я ничего не мог с этим поделать. Я решил, что будет лучше, если я тебе об этом скажу.
— Перестань называть меня Мальтером.
Он уставился на меня. Затем слабо улыбнулся:
— А как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
— Если ты хочешь мне еще что-то рассказать, зови меня Рувимом.
— Идет, — сказал он и снова улыбнулся. — Тогда и ты зови меня Дэнни.
— Отлично.
— Это было дикое чувство, — продолжал он. — Я никогда не испытывал ничего подобного.
Я смотрел на него, и вдруг у меня возникло такое ощущение, что все вокруг меня расплылось. Остался только Дэнни Сендерс, сидящий на моей кровати в своем хасидском одеянии и рассказывающий мне, как он хотел меня прикончить за то, что я послал на него несколько крученых мячей. Он был одет как хасид, но говорил не как один из них. Еще вчера я ненавидел его, а уже сегодня мы называли друга друга по имени. Я уселся на кровати и слушал его. Мне просто нравилось, как он говорит — как безупречная английская речь льется из уст человека в хасидском облачении. Мне всегда казалось, что их английский неотделим от их местечкового акцента. И по правде сказать, те несколько раз в жизни, когда я разговаривал с хасидами, они говорили только на идише. И вот передо мной сидел Дэнни Сендерс, который говорил по-английски, и то,
— Ты потрясный питчер и филдер, — сказал он, чуть улыбнувшись.
— Сам ты потрясный, — ответил я. — А где это ты так отбивать выучился?
— Я тренировался. Знаешь, сколько часов подряд я учился играть в поле и брать базы?
— И как ты время находишь? Я думал, вы только и делаете, что Талмуд изучаете.
Он ухмыльнулся:
— У меня договоренность с отцом. Я выполняю свой ежедневный урок Талмуда, и он не запрещает мне заниматься остальное время, чем я хочу.
— И каков же твой ежедневный урок?
— Два листа.
— Два листа?
Я уставился на него. Это значило — четыре страницы Талмуда в день! Я бывал горд, если мне удавалось осилить одну.
— У тебя что, английских уроков совсем нет?
— Разумеется, есть. Но немного. У нас в ешиве мало английского.
— У вас в ешиве каждому надо изучать по два листа в день и при этом делать английские уроки?
— Не каждому. Только мне. Так решил мой отец.
— Но как тебе это удается? Это же огромная работа.
— Мне повезло. — Он ухмыльнулся. — Давай я тебе покажу как. Какой раздел Талмуда ты сейчас проходишь?
— Кидушин.
— На какой ты странице?
Я назвал страницу.
— Я проходил ее два года назад. Там вот это написано?
Он процитировал примерно треть страницы — слово в слово, включая комментарии и толкования Маймонида на неясные места. Он говорил холодным, механическим голосом, и пока я его слушал, мне казалось, что я наблюдаю за работой какой-то машины из плоти и крови.
Я смотрел на него разинув рот.
— Здорово… — выдавил я наконец.
— У меня фотографическая память. Мой отец говорит, это дар Божий. Я смотрю на страницу Талмуда и запоминаю ее как есть. Ну и, конечно, понимаю при этом, что там написано. Это немного скучно. Очень уж они повторяются. Я могу проделать то же самое и с «Айвенго». Ты читал «Айвенго»?
— Конечно.
— Хочешь услышать что-нибудь из «Айвенго»?
— Ну ты и хвастун.
— Я пытаюсь произвести хорошее впечатление, — улыбнулся он.
— Я впечатлен. А мне приходится попотеть, чтобы зазубрить страницу Талмуда. Ты станешь раввином?
— Конечно. Я займу место моего отца.
— Я бы тоже стал раввином. Только не хасидским.
Он посмотрел на меня, на лице его отразилось изумление.
— Почему ты хочешь стать раввином?
