покраснели, и все лицо приобрело пепельный оттенок. Он ужасно кашлял, но продолжал твердить мне о простуде. Усевшись на кровать, он рассказал мне, как разговаривал по телефону с доктором Снайдменом:
— Он осмотрит твой глаз в пятницу утром, и, возможно, к вечеру ты сможешь вернуться домой. Я приеду забрать тебя после уроков.
— Прекрасно!
— Еще он сказал, что тебе нельзя будет читать дней десять. После этого он сможет определить, что там с рубцовой тканью.
— Здорово будет выбраться из больницы, — ответил я. — Я вчера прогулялся немного по коридору и видел людей на улицах.
Отец взглянул на меня и ничего не сказал.
— Хотел бы я быть там, с ними. Завидую тому, как они свободно ходят. Не понимают своего счастья.
— Никто не понимает своего счастья до тех пор, пока не делается несчастным, — спокойно сказал отец. — Так уж устроен свет.
— Как хорошо будет снова оказаться дома. И не придется встречать здесь субботу.
— Мы чудесно встретим субботу вдвоем. Тихо посидим, попьем чай, поговорим без помех.
Он опять ненадолго закашлялся и поднес платок к губам. Потом снял очки и протер глаза. Снова надел их и уселся на кровати, глядя на меня. Он выглядел таким усталым и бледным, словно все силы покинули его.
— Я не сказал тебе, аба. Дэнни Сендерс сегодня приходил.
Казалось, для моего отца это не было неожиданностью.
— А-а, — отозвался он. — И как?
— Он отличный парень. Он мне нравится.
— Вот как? Значит, он тебе вдруг понравился?
Отец улыбался.
— Что он тебе сказал? — спросил он.
Я пересказал ему весь наш разговор с Дэнни Сендерсом, как я его запомнил. Пока я рассказывал, он снова закашлялся, да так, что его худое тело согнулось пополам и все затряслось. Я остановился и беспомощно смотрел на него. Откашлявшись, он вытер глаза и губы и попросил продолжать. Когда я дошел до того места, что Дэнни хотел меня прикончить, его глаза широко раскрылись, но он не стал меня прерывать. Когда же я рассказал о фотографической памяти Дэнни, он кивнул, как будто речь шла о чем-то ему хорошо известном. Когда я постарался как можно лучше изложить ему наши рассуждения о том, чем мы хотим заниматься в жизни, он снисходительно улыбнулся. А когда я дошел до того момента, как Дэнни Сендерс сказал своей команде, что они должны прикончить нас, апикойрсим, в глазах его появилось то же отстраненное выражение, которое раньше я замечал в глазах Дэнни Сендерса. Затем мой отец кивнул.
— Люди не всегда такие, какими кажутся, Рувим, — сказал он мягко. — Так уж устроен свет.
— Он завтра снова придет, аба.
— Угу.
Отец помолчал немного, потом сказал тихо:
— Послушай меня, Рувим. Талмуд учит, что человек должен сделать две вещи самостоятельно. Первая — найти себе учителя. А вторую ты помнишь?
— Выбрать друга.
— Да. Ты знаешь, что такое настоящий друг, Рувим? Греческий философ[21] говорил, что истинные друзья — это одна душа, живущая в двух телах.
Я кивнул.
— Рувим, если сможешь, сделай Дэнни Сендерса своим другом.
— Он мне очень нравится, аба.
— Нет. Послушай меня. Я говорю не о том, что он тебе «нравится». Я говорю о том, чтобы он стал твоим другом, а ты — его. Я имею в виду…
Его прервал новый долгий приступ кашля. Потом он тихо сидел на кровати, прижав руку к груди, и тяжело дышал.
— Сделай его своим другом, — повторил он и шумно прочистил горло.
— А это ничего, что он хасид? — улыбнулся я.
— Сделай его своим другом, — снова повторил отец. — А там видно будет.
— То, как он себя ведет и говорит, совершенно не согласуется с тем, как он одевается и выглядит. Это словно два разных человека.
Мой отец медленно кивнул, но ничего не сказал. Он смотрел на маленького Билли, который по- прежнему спал:
— Как твой маленький сосед?
— Очень милый. На его глазах должны сделать какую-то новую операцию. Он попал в автомобильную аварию. В ней погибла его мать.
Мой отец взглянул на Билли и тряхнул головой, словно отгоняя от себя что-то. Затем вздохнул и поднялся. Потом поцеловал меня в лоб:
— Я снова приду завтра. Принести тебе что-нибудь?
— Нет, аба.
— Тебе удобно надевать тфилин?
— Да. Но я же не могу читать. Так что я молюсь по памяти.
Мой отец улыбнулся:
— Ничего страшного. До свидания, бейсболист. Завтра увидимся.
— Да, аба.
Я смотрел, как он быстро удаляется по проходу.
— Это твой отец, малыш? — спросил мистер Саво.
Я повернулся к нему и кивнул. Мистер Саво по-прежнему играл сам с собой в карты.
— Привлекательный человек. Очень достойный. Чем он занимается?
— Преподает.
— Да ну? Вот это так здорово! Мой старик был лоточником, здесь неподалеку, на Норфолк-стрит. Уставал как собака. Так что тебе повезло. А что он преподает?
— Талмуд. Еврейский закон.
— Чё, правда, что ли? В еврейской школе?
— Ну да. В старшей школе.
Мистер Саво взглянул на карту, которую только что вытянул из колоды.
— Проклятье, — проворчал он. — Сплошная непруха. Прям как в жизни.
Он сложил карты в столбики на одеяле.
— Ты со своим убивцем был прямо вась-вась. Вы подружились?
— Он отличный парень.
— Да ну? Ты держи с такими ухо востро, малыш. Присматривай за ним хорошенько, понял? Раз он тебя так отоварил — это неспроста. Старый Тони знает, что говорит. Так что ты присматривай!
— Это была случайность.
— Ну да?
— Мне надо было просто утку сделать.
Мистер Саво уставился на меня. Его лицо потемнело из-за отросшей щетины, а левый глаз казался выпученным и покрасневшим. Заплатка, закрывавшая его правый глаз, выглядела огромной черной родинкой.
— Когда тебя кто-то отоваривает — он не рассчитывает на то, что ты можешь утку сделать. Уж я-то знаю.
— Это все не совсем так было, мистер Саво.
— Конечно, малыш, конечно. Старый Тони просто не переваривает фанатиков, вот и все.
— Да он не фанатик.
