— Правда? А чего он заявился в таком виде?
— Они все так ходят. Это часть их религии.
— Конечно, малыш. Но послушай-ка меня. Ты хороший мальчик. Вот я тебе и говорю — держи ухо востро с этими фанатиками. Хуже их никого не бывает.
Он взглянул на карту в руке:
— Не задалась игра. Непруха.
Он сгреб карты, сложил в колоду и положил ее на ночной столик. Потом лег на подушку.
— Как медленно день идет, — добавил он, обращаясь скорее к себе самому. — Как перед большим боем.
Я проснулся посреди ночи и долго лежал, пытаясь вспомнить, где я нахожусь. Потом я заметил дежурный синий свет в другом конце палаты и глубоко вздохнул. Я уловил какое-то движение рядом с собой и повернул голову. Вокруг кровати мистера Саво были задернуты занавески, и было слышно, как там кто-то ходит. Я сел на кровати. Откуда-то вынырнула медсестра.
— Ложитесь и спите, молодой человек, — приказала она. — Вы слышали?
Она казалась злой и напряженной. Я снова откинулся на кровати. И скоро заснул.
Наутро, когда я проснулся, занавеска вокруг кровати мистера Саво по-прежнему оставалась задернутой. Я всмотрелся. Занавеска была светло-коричневой, она закрывала кровать целиком, так что даже металлических ножек не было видно. Я вспомнил вечер понедельника, когда я сам проснулся за занавесками и надо мной склонилась миссис Карпентер, и я заволновался, что могло случиться с мистером Саво. Тут я увидел миссис Карпентер — она быстро шла по проходу с металлическим лотком в руках. В нем лежали какие-то инструменты и повязки. Я приподнялся и спросил, что случилось с мистером Саво. Она посмотрела на меня, и ее круглое, мясистое лицо стало строгим.
— С мистером Саво все будет в порядке, молодой человек. Занимайтесь своими делами и предоставьте мистеру Саво заниматься своими.
Она скрылась за занавесками. Я услышал приглушенный стон. На другом конце палаты включили радио, и диктор заговорил о военных действиях. Я не стал включать свое, чтобы не побеспокоить мистера Саво. Послышался еще один стон. Я не мог больше оставаться на месте. Сорвавшись с кровати, я понесся в туалет. Потом гулял по коридору и разглядывал людей на улицах. Когда я вернулся в палату, занавеска была все еще задернута, но проснулся Билли.
Я сел на мою кровать и увидел, что он повернул голову в мою сторону.
— Это ты, Бобби? — спросил он.
— Ну да.
— С мистером Саво что-то не так?
Я удивился, как он об этом догадался.
— Похоже на то, — отвечал я. — Вокруг его кровати задернули занавески, и там с ним миссис Карпентер.
— Нет, — сказал Билли, — она только что вышла. Я позвал его, и она велела мне не беспокоить его. С ним что-то очень серьезное?
— Я не знаю. Но я думаю, Билли, нам надо говорить немного потише, чтобы не мешать ему.
— Конечно, — спохватился Билли, понижая голос.
— И еще я думаю, нам сегодня лучше не включать радио, чтобы не разбудить его, если он спит.
Билли поспешно кивнул.
Я взял со своего ночного столика тфилин, сел на кровати и долго молился. В основном за здоровье мистера Саво.
Я уже завтракал, когда увидел, как доктор Снайдмен несется по проходу в сопровождении миссис Карпентер. Он даже не заметил меня. На нем был темный костюм, и сейчас он не улыбался. Они зашли за занавески вокруг кровати мистера Саво и начали о чем-то тихо говорить. Потом мистер Саво несколько раз застонал. Они пробыли там довольно долго, потом вышли и удалились прочь.
Теперь я всерьез испугался за мистера Саво. Я вдруг понял, что мне не хватает его — с его болтовней и картами. Позавтракав, я растянулся на кровати и принялся думать о моем левом глазе. Я помнил, что завтра пятница и доктор Снайдмен намерен осмотреть меня. Я похолодел от страха. Весь день я лежал в кровати, думал о своем глазе и боялся все больше и больше.
Занавеска вокруг кровати мистера Саво оставалась задернутой весь день. Каждые несколько минут медсестра заходила туда, что-то там делала и уходила прочь. После обеда радио на другом конце палаты замолчало. Я пытался заснуть, но не мог. Лежал и смотрел, как сестра снует туда-сюда вокруг кровати мистера Саво. К ужину я так занервничал, что с трудом мог есть. Поковырялся в тарелках и отправил поднос обратно почти нетронутым.
Потом я увидел, как Дэнни идет по проходу в своей черной паре, черной кипе, белой рубашке с расстегнутым воротом и торчащими снизу бахромками. Должно быть, на моем лице было ясно написано, как я рад его видеть, потому что он широко улыбнулся и сказал:
— У тебя такой вид, словно я Мессия. Должно быть, вчера я оставил благоприятное впечатление.
— Просто рад тебя видеть, — весело ответил я. — Ну, как ты?
— Это ты как? Ты же у нас в больнице.
— Надоело здесь киснуть. Хочу удрать поскорее домой. Слушай, как же я рад тебя видеть, чертов ты палец!
Он расхохотался:
— Не, я точно Мессия. Простой хасид не удостоится такого горячего приветствия от апикойреса!
Он стоял в ногах кровати, засунув руки в карманы брюк, расслабившись.
— Когда домой? — спросил он.
Я рассказал ему. Потом вспомнил о мистере Саво, лежащем за занавесками.
— Пошли в коридоре поговорим. Не хочу его беспокоить, — сказал я, кивая головой в сторону кровати мистера Саво.
Я встал, накинул халат, и мы вышли из платы. В коридоре мы уселись на скамейку у окна. По длинному широкому коридору сновали врачи, медсестры, санитары и посетители, заходя и выходя из палат. Горел неяркий свет. Дэнни сунул руки в карманы и уставился в окно.
— Я родился в этой больнице. И до вчерашнего дня ни разу в ней с того времени не был.
— Я тоже здесь родился. И мне тоже не случалось здесь лежать.
— Я подумал об этом, когда поднимался вчера на лифте.
— Но я здесь бывал, когда мне гланды вырезали. Тебе не вырезали?
— Нет. Они никогда меня не беспокоили.
Он сидел, руки в карманах, и глядел в окно. Потом добавил:
— Посмотри вниз. Посмотри на этих людей. Они как муравьи. Порой у меня возникает такое чувство, что мы все — подобны муравьям. У тебя так не бывает?
Голос его был тих, и в нем чувствовалась нотка грусти.
— Иногда, — отвечал я.
— Однажды я сказал это моему отцу.
— И что он ответил?
— Ничего. Я же тебе говорил — мы не разговариваем, кроме как на занятиях. Но через несколько дней на уроке он сказал, что люди созданы Богом, а у евреев есть особое предназначение.
— И какое же?
— Слушать глас Божий.
— Ты в это не веришь?
Он медленно отвел взгляд от окна. Его глубокие синие глаза остановились на мне, он несколько раз сморгнул.
— Конечно, верю, — сказал он спокойно. Потом пожал плечами: — Но порою мне кажется, что я не понимаю, что Бог хочет сказать.
