— Хочешь подержать Колю? — спросила она ненатурально громко. — Мы ходили к врачу. Малышу не понравилась прививка. Он проплакал весь обратный путь и только теперь успокоился.
Она помолчала, обеспокоенная, а потом взволнованно продолжила:
— Я рада тебя видеть. Просто счастлива. Я ждала тебя с того момента, как Наточка сообщила мне, что ты покинул Германию. Я знаю, что вы провели вместе много времени. Когда я увидела твои фотографии в
Ксения говорила слишком быстро. Она задыхалась от растерянности. «Она боится, — подумала Лили, с удивлением обнаруживая, что эта авторитарная женщина уязвима. — Боится, что он опять уйдет от нее. Что он никогда не простит ей недосказанность и ложь. Что наказание будет длиться вечно». Молодая девушка видела, что те же чувства испытывает и Макс. Она заметила у него на щеке порез и решила, что это от волнения. Лили подумала, что ей знаком этот страх. Тогда она держала за руку брата, стоя на пороге парижского дома Ксении. Страх не найти нужные слова. Не быть понятой. Никогда не ощутить беззаботность ребенка, который спит на руках у матери. Странно, но этот мужчина и эта женщина после стольких испытаний именно от нее ждали каких-то слов, будто именно Лили сжимала в руке ключ от чуда, обещающего счастье.
— Это правда, дядя Макс, — подтвердила она. — Тетя Ксения ждет тебя очень давно. Твоя дорога сюда была очень долгой, но теперь ты здесь, и это не может не радовать. Твое место теперь в этом доме. Наконец все стало на свои места.
В этот момент Лили почувствовала такое глубочайшее спокойствие, что даже наклонила голову, словно прислушиваясь к этому ощущению. Нежность и доброжелательность, идущие откуда-то издалека, где нет ни смерти, ни войны. Увы, но Лили это ощущение испытывала недолго, очень скоро оно уступило место туманной холодной печали. Но это был ее крест, а не Ксении и Макса. Ничего более не добавив, Лили развернулась и, шлепая босыми ногами по паркету, вышла из комнаты, оставляя их вдвоем. Им было что рассказать друг другу. Ксения Федоровна Осолина и Макс фон Пассау победили своих демонов, прошли через тернии, и в их мире теперь все налаживалось, все стало хорошо и правильно.
Аксель просунул пальцы за воротник рубашки. Галстук душил его. Несмотря на сырой и холодный ветер, он задыхался в своем пальто. Его белая рубашка липла к лопаткам. Он жалел, что решил пойти пешком от самого вокзала. Он вообще жалел, что поддался уговорам Наташи. «Да она тебя обвела вокруг пальца! — в отчаянии подумал он. — Признайся, тебя просто одурачили!»
Его двоюродная сестра пришла к нему две недели назад. Глядя, как она нервно подравнивает пилочкой ногти, он попросил ее успокоиться, заметив, что она похожа на потерявшегося ребенка. Мрачно посмотрев на него, Наташа встала и принялась мерить шагами комнату, которую он снимал в доме, находившемся недалеко от университета. Раньше он никогда не видел ее до такой степени растерянной. Это его сильно встревожило. Он вообще не очень понимал девушек такого сорта. Ее душа была для него потемками. Он много времени уделял учебе, поэтому редко бывал в обществе, отчего часто среди людей чувствовал себя скованно. Товарищи считали его скромником. Аксель предпочел бы, чтобы дело было в природной сдержанности. «Я просто слишком высоко поднял планку», — отшучивался он. Его товарищи иронизировали по этому поводу, говорили, что ему пора спуститься на землю. Наташа по натуре была человеком искренним и непосредственным. От нее он не ожидал подвоха. Но однажды она заговорила с ним о его отце.
Аксель рассердился. Куда она сует свой нос? Да зачем вообще ему нужно ворошить прошлое теперь, когда его жизнь наполнилась смыслом, когда он учится у талантливых преподавателей, много работает и считается перспективным специалистом? Почему Наташа вдруг заставила его вернуться в мир приказов, военных мундиров, сражений и смерти? В мир, который ему был поперек горла, о котором он не хотел слышать. У него и в мыслях не было восстанавливать контакты с отцом. По крайней мере, не сейчас, но в любом случае решение мог принять только он один. Наташа стала настаивать, так что в конце концов он просто закрыл уши ладонями и велел ей замолчать, пока он не выставил ее за дверь.
— Надо помочь Феликсу, — заявила она резким тоном, скрестив руки на груди.
— Плевать я хотел на Феликса, — отрезал он.
Черная тень омрачила его душу, вызывая недобрую ревность, чувство обиды и странное желание сделать какую-нибудь пакость. Определенно, он не любил этого Селигзона, который всегда вызывал у него чувство вины, тогда как он не был ни в чем виноват. Он согласился навещать его по-приятельски, ради дяди Макса и Наташи, но без всякого удовольствия. В тот вечер он ненавидел свою кузину, которая оживила его кошмары.
Не намереваясь отступать, кузина пробивала в его защите все новые бреши. Она говорила громко, категорическим тоном, обосновывая теорию, что сильный человек должен смело посмотреть в глаза своим страхам, отбрасывая прочь сомнения. Вот она, к примеру, сама нашла своего отца.
— Не принимай меня за идиота! — крикнул он, взбешенный ее настойчивостью. — Какое отношение имеет твой отец к моему? Каждый захочет быть ребенком Макса фон Пассау!
Но Наташа не собиралась сдаваться, и наконец Аксель признал, что подсознательно боится быть похожим на Курта Айзеншахта, обладать качествами, которые привели его отца к поражению, — в том числе и невероятной амбициозностью. Да, Аксель тоже не собирался жить скромно, как простые люди. Он хотел оставить свой собственный след в мире, хотел, чтобы восхищались его талантом и ценили его работы. Он хотел заработать много денег. Очень много денег. Чтобы больше никогда не голодать, не стоять покорно под взглядом чванливого спекулянта с черного рынка, от милости которого зависела его жизнь. Но Аксель знал, что кровь не обманешь. Что толкает человека перейти запретные границы? Продать свою душу? Никто не застрахован от подобного. Границы между добром и злом очень зыбки. Особенно когда ты амбициозен и хочешь добиться успеха. Достаточно малости, чтобы оступиться и упасть в пропасть.
— Почему ты решила поговорить со мной об этом сейчас? — воскликнул он.
Наташа залилась краской.
— Потому что Феликс нуждается в нашей помощи. Дом Линднер принадлежит ему. Твой отец вставляет ему палки в колеса, и я сомневаюсь, что Феликсу когда-нибудь достанется это несчастное здание-скелет в центре города. Но для Феликса это вся его жизнь. Надо действовать немедленно. Время уходит. Оставить все как есть равносильно еще одному преступлению, в довершение ко всем остальным.
— Ты не убедительна. Если ты не назовешь мне настоящую причину, я с места не сдвинусь, — сказал он не без злорадства, убежденный, что кузина не найдет нужных слов.
Возбуждение Наташи вдруг погасло. Она побледнела, словно чего-то испугалась. Ее взгляд затуманился, и она вдруг показалась ему беззащитной. Они помолчали, стараясь не смотреть друг на друга, потом она неожиданно гордо вскинула голову и произнесла:
— Я люблю советского офицера.
Это признание ошарашило Акселя, хотя и не имело никакой связи с его предполагаемой поездкой к отцу. Они провели за разговором всю ночь и только в четыре часа утра, уставшие, завалились с разных сторон на его студенческую кровать и забылись тяжелым сном. Утром Аксель поехал покупать билет на поезд, следующий в Баварию.
Большой дом стоял на одной из спокойных улочек пригорода Мюнхена. Деревянные ставни закрывали окна на втором этаже. Ряд расписных горшков красовался под навесом крыльца. Сад, пока еще представляющий собой заросший кустами клочок земли, где трудились ландшафтные дизайнеры, тянулся до самой опушки леса. Окинув дом взглядом специалиста, Аксель решил, что здание впечатляющее, солидное, однако неэстетичное, лишенное самого главного — души. Когда его мать дала ему адрес отца, написанный на обрывке бумаги, он отказался его взять. Тогда Мариетта вложила его в конверт, который дядя Макс вручил ему после ее смерти. Акселю не хватило храбрости разорвать его и выбросить.
Тоска не отпускала Акселя. Со вчерашнего дня он ничего не ел. Наташа одолжила ему денег на дорогу. Теперь он думал, что лучше бы было их потратить, устроив вечеринку для товарищей. «Отца, скорее всего, не будет дома, — успокаивал он себя. — Уже десять часов утра. Он, конечно же, у себя в конторе». Раньше Курт Айзеншахт всегда проводил много времени в конторе, неважно, в какой, — в здании ли на
