вкатил в сени бочку, а сейчас ставил у печи, немного в стороне, сечки.
— Нарядились все, как на свадьбу, — заметила одна из пожилых баб.
— А Ягусю словно кто в молоке выкупал! — колко сказала Ягустинка.
— Полно вам! — шепнула Ягна краснея.
— Радуйтесь, девушки, Матеуш воротился! Теперь пойдет музыка, пляс да гулянки по садам, — не унималась Ягустинка.
— Все лето его не было.
— Он усадьбу строил в Воле.
— На все руки мастер, черт его дери, носом мыльные пузыри пускает, — сказал кто-то из парней.
— А девушек приголубить так умеет, что и девяти месяцев ждать не приходится…
— Ягустинка ни о ком доброго слова не скажет, — заметила одна из девушек.
— Гляди, как бы я о тебе чего не сказала!..
— А знаете, тот старик, странник, опять пришел.
— Он нынче у нас будет, — объявила Юзя.
— Целых три года по свету ходил!
— По свету! Да он у Гроба Господня побывал.
— Ну да! Кто его там видел? Врет старик, а дураки верят. Вот и кузнец тоже толкует про заморские края, а сам все это в газетах вычитал.
— Не мелите вздору, Ягустинка, сам ксендз матери говорил, что это правда.
— Ну, коли так… Известно, твоя мать в плебании все равно как у себя дома, и всегда знает, когда у ксендза брюхо болит, — на то она и лекарка!
Ягна смолчала, но ей сильно хотелось пырнуть Ягустинку ножом, которым она резала капусту, когда после ее слов в избе грянул дружный смех. Только Улися Грегорова не смеялась и, нагнувшись к жене Клемба, спросила:
— А откуда он, этот странник?
— Откуда? Кто ж его знает! Свет велик. — Клембова наклонилась, взяла головку капусты и, обрезая листья, заговорила быстро и громко, чтобы слышали и другие:
— Каждые три года приходит зимой в Липцы и живет у Борыны… звать себя велит Рохом, но это, должно быть, не его имя… То ли он нищий, то ли нет — кто его знает. Но человек набожный и добрый. Ребятишкам дарит образки да всякие картинки. Есть у него книжки и про божественное, и такие, в которых написано обо всем, что на свете делается. Читал он одну моему Валеку, а мы с мужем слушали, да только позабыла я, о чем там, потому что понять трудно. А набожный какой! Иной раз полдня все молится на коленях у креста на дороге или в поле, но в костел только к обедне ходит. Ксендз звал его к себе жить, да он ему сказал:
— Мое место не в хоромах, я с народом быть должен.
— Люди думают, что он не нашего, крестьянского, сословия, хотя и говорит, как мы. Ученый он: с евреем по-немецки говорит, а в Джазговой усадьбе, у помещика — еще как-то по-другому, позаграничному разговаривал с паненкой, которая ездила лечиться в теплые края… И ни у кого ничего не берет, — только каплю молока да хлеба краюху, и то не даром, он за это детей учит. Сказывают, что он…
Клембова не договорила, ей помешал дружный хохот девушек. Все покатывались со смеху, глядя на Кубу.
Куба нес капусту, его кто-то толкнул, и он растянулся на полу посреди избы, а капуста разлетелась во все стороны. Он несколько раз пробовал подняться, но, едва только встанет на четвереньки, как его опять толкнут, и он падал снова. Наконец, Юзя за него вступилась и помогла ему встать. И ругался же он, ох, и ругался же!
Понемногу разговор перешел на другое. Все говорили негромко, но шум был такой, как в улье, когда пчелы роятся. Шутки встречались дружным смехом, глаза искрились весельем, все лица улыбались. А работа шла своим чередом, листья хрустели под ножами, кочны, как пули, летели на разостланную холстину, на которой росла и росла высокая груда. У печи Антек рубил капусту над большой кадкой. Он снял кафтан, оставшись в одной рубахе и полосатых домотканных штанах, лицо его раскраснелось, волосы растрепались, лоб был усеян капельками пота. Он работал усердно, но успевал и смеяться и балагурить, — и был так красив, что Ягна загляделась на него, как на картину. Да и не она одна… Антек останавливался по временам, чтобы передохнуть, и весело смотрел на нее, и от его взгляда Ягна краснела и опускала глаза. Никто не замечал этого, кроме Ягустинки, а она, притворяясь, будто ничего не видит, уже мысленно готовилась рассказывать об этом по всей деревне…
— А знаете, Марцыха, кажись, родила, — начала Клембова.
— Это ей не впервой — каждый год рожает.
— Баба — как буйвол, ей это полезно, кровь от головы оттягивает, — сказала Ягустинка и собиралась еще что-то добавить, но другие женщины напали на нее, зачем она при девушках говорит о таких вещах.
— Не беспокойтесь, они и не то еще знают! Такие пошли времена, что даже девчонке, которая гусей пасет, сказок про аиста и не говорите — рассмеется вам в глаза! Не так было в наши годы…
— Ну, ты-то все знала, когда еще коров пасла, — серьезно заметила старая вдова Вавжона. — Думаешь, не помню, что ты проделывала на выгонах?..
— Помнишь, так и помни про себя! — сердито прикрикнула на нее Ягустинка.
— Я тогда уже замужем была… за Матеушем, кажись… Или за Михалом… Да, за Михалом, потому что Вавжон был у меня третий, — бормотала Вавжониха, путаясь в воспоминаниях.
— Сидите вы тут и не знаете, что случилось! — крикнула, вбегая в избу, запыхавшаяся Настуся Голуб, сестра Матеуша.
Со всех сторон посыпались взволнованные вопросы, все глаза устремились на Настусю. — У мельника лошадей украли!
— Когда!
— Да с полчаса будет, не больше. Только что Янкель рассказал Матеушу.
— Янкель все тотчас узнает, а иногда и маленько раньше. — Лошади-то какие! Орлы!
— Их из конюшни увели. Работник ушел на мельницу за кормом, вернулся, смотрит — ни лошадей, ни упряжи, и собака в конуре отравленная лежит!
— Как зима подходит, так и начинают куролесить!
— Что ж, коли на воров никакой управы нет! Что ему сделают? Посадят в тюрьму, кормить будут, отсидится в тепле, с другими ворами там снюхается, а, как выпустят, он еще ловчее ворует, — потому что ученый!
— Если б у меня лошадь увели, и я бы вора поймал, — убил бы на месте, как бешеную собаку! — воскликнул кто-то из парней.
— И стоило бы! Только дураки ищут справедливости на свете. Каждый имеет право за свою обиду отплатить.
— Поймать бы такого да всей деревней и убить — тогда отвечать не пришлось бы: разве всех засудишь?
— Помнится, один раз сделали так у нас… тогда я уже за вторым мужем жила… нет, сдается, еще за Матеушем…
Все рассуждения прервал вошедший Борына.
— Так тихо вы тут шепчетесь, что на том берегу слышно! — воскликнул он весело и, сняв шапку, стал здороваться со всеми по очереди. Он уже явно подвыпил — был красен, как рак, распахнул кафтан и, против обыкновения, говорил громко, без умолку. Ему очень хотелось подсесть к Ягусе, но он не решался сделать это на глазах у всех, пока она с ним не обручена. Он только весело заговаривал с нею и с удовольствием глядел на нее, — она была сегодня так хороша и надела платочек, который он ей подарил!
Куба и Витек перенесли к печке длинный стол, Юзя вытерла его чистой тряпкой и стала расставлять на нем миски.
А Борына вынес из чулана пузатую бутыль водки и стал обносить всех гостей и чокаться с
