В кухне кипела работа. Булькала, вспенивалась огромными, с мой кулак, пузырями, пахла сушеными жабьими шкурками и сбежавшим молоком. Стонали примусы, курлыкала под самой лампочкой возмущенная Зюзя, и стрекотали, поминали лешего и сыпали заклятиями наши девчонки. Готовились к практическому экзамену, заваривали домашнее задание.
– «…И триста грамм непросеянного добра…»
– Триста – это сколько, если в фунтах? Половина?
– Да стакан примерно, Зиночка!
– Нет, шери, ты мне точно скажи! Давай рассуждать логически: один фунт – это четыреста девять граммов, ну и еще капелька… Значит, это у нас три четверти фунта получается?
– Ну что за глупости, всю жизнь толченое добро в столовых ложках измеряю…
– «…измельченный мышиный хвост…» Нет, ну вы слышали?
– Хвост еще какой-то!
– Ты посмотри, сушеный или свежий?
– Да это про растение, метелки серенькие, помнишь, у Фейнхеля на лекции было…
– Кстати, Дорочка, как с профессором в гости погуляла?
– Хорошо погуляла, благодарствую. Очень вкусно было. «Довести до кипения на среднем огне, периодически помеш…»
– Девочки, вы скоро освободитесь? Мне тоже варить надо!
– Марфуша, всем надо, мы тут в очередь…
– Ты с кем в паре будешь?
– «Искрошить или растереть в пыльцу… Соединить со ста граммами забей-травы и подогреть на водяной бане…» А зохен вей! Кто писал эту…
– Ректор наш, Иван Алексеевич! Кто ж еще-то!
– Ой, не хочу я его маму обижать, но вот придется! Какая баня, какая баня, если это отродясь прямо так сверху сыпали!
– Марфочка, а мы тут все на пары разбились. Так что или сама, или Турбину к себе бери…
– Так она же…
– Ну это ж надо, а?
– А Фонька отошел уже?
– Да какое там… Третью ночь по Марьиной Роще дежурит, никак уняться не может.
– Я к ней привыкла уже совсем. Вроде и чужая, а все равно наша.
– Ну, Афанасий тот еще гусь. Передай мне вон тот мешочек, силь ву пле.
– Девочки, не надо про такое. Откуда мы знаем, что там на самом деле?
– Хорошо, Зизи, я молчу. Марфа, ну тогда ты Дусю подожди…
– Ой, медамочки, а кто действительно Дусю видел?
– В театральный, наверное, сбежала!
– А вот представляете, девочки, будем через годик-другой по улице идти, а с каждой афиши на нас Дусенька смотрит… Красотища!
– Это надо в синематографический поступать, чтобы с афиши! А она в театральный!
– А чего она в актрисы решила?
– Да все с ней понятно. Кому из Москвы по распределению-то хочется? Тут не в театральный, тут в арбузолитейный поступишь. Или в заборостроительный!
Марфино счастье, что она стояла ко мне спиной.
– Что ты сказала, кошка драная?
Марфа прямо подпрыгнула вместе со своим тазиком:
– На весь поток два места в Москве выделили, так одно тебе достанется! Актриса погорелого театра!
Я вообще как-то не задумывалась про то, что нам выпускаться скоро. Все больше про сцену мечтала. Ну еще про то, как с Димочкой в Дом культуры железнодорожников в воскресенье пойдем на танцы.
– Нет, медамочки, вы посмотрите! Стоит и святую невинность из себя…
– Марфушенька, ну что ты за ради вашего Христа себе такое выдум…
– Да мне на твое распределение начхать три раза!
– Дуся, поставь примус на место! Сгорим же все!
– Барышни, а где соль? Зина, ты не знаешь?
– Не знаю, не видела, но рассыпали знатно. Ты посмотри, ма шер, они сейчас передерутся!
Зинка ошиблась: мы с Марфой не передрались. Так, покосились друг на друга желтыми от злости глазами и разошлись по своим углам: Марфушка к экзаменационному вареву, я во флигель, тоже к сессии готовиться. Про Турбинино письмо никому не сказала. Я же ведьма, а мы свое слово держим.
Анька отрубилась на середине рассказа, на том моменте, где мы с однокурсником Димой подкидывали деньжат многодетной матери. Остальная история, с кучей неприятных подробностей, досталась Артему. Он вслушивался в мои мемуары как в инструкцию по выживанию. Тяжело моргал от недосыпа, стараясь не пропускать многочисленные отступления. Выискивал в этой истории что- то очень важное для него самого. Потом накрыл Аньку сползшим одеялом и вклинился в монолог:
– Все-таки актриса ты у меня, Жень. С тобой как в анекдоте: что из деталей ни собирай, один хрен, пулемет «Максим» выходит. А ты о чем ни рассказываешь – сплошная мелодрама получается. Но красивая.
– Спасибо, – обижаюсь я. – Темчик, вообще эта история – она для тебя, как бы. Аньке я разное смешное гоню. Про то, как Доркина крылатка на госэкзаменах в форточку влетела и всю комиссию обгадила.
– Ну молодец, животное. В смысле, это… зверь, – одобряет Темчик. – И ты тоже молодец. Ты пока говоришь, все твои – как живые. Нормальные. Вам не удивляешься, вы в реал вписаны, примерно как, – он оглядывается: – Ну вон как тумбочка в комнату. Стоит и стоит, ничего особенного. Вот если бы вы еще в жизнь не вмешивались при этом! А Турбина эта ваша… Зря, по-моему, она из Шварца свалила. Я бы на ее месте, наоборот, не ушел, а рыпаться бы начал. Выучил бы все, что мог, а потом бы работал… ведьмачил, по-своему, так, как я сам считаю правильным. И пусть потом что угодно делают, главное, что я сам себя ну… уважаю, что ли.
– Темка, ты одной вещи не учел. Она же из другого поколения! Ты не застал такого, а я помню. Те мирские, довоенные, очень разные были. Кто-то, как она, доверял, не задумываясь. Кого скажут любить – того и любим. Ну или ненавидим, тоже по приказу. Турбина, может, когда от нас уходила, первый раз в жизни сама решение приняла, задумалась над тем, кто плохой, а кто хороший, что правильно, а что – не очень.
– Ты ее с собой не путаешь, нет? – перебивает Артем. – Ну, в смысле, может, ты сама тоже так думала?
– Без комментариев, хорошо? – не сразу отзываюсь я.
За зашторенным окном слышен тихий уверенный шум. На подоконник приземлилась птица. Я вскакиваю, отдергиваю занавеску. И потом оторопело гляжу вслед улетевшему голубю. Обычному или не очень?
– Жень, давай без паранойи? А то ты так каждой вороны бояться будешь!
– Каждой собаки и каждой крысы… – нервно соглашаюсь я.
Темчик тоже подходит к окну. Обнимает. Или прикрывает.
– Не бойся, Жень. Я рядом. И вообще, вряд ли она тебя так плотно пасет. Для этого надо, чтобы наблюдатели менялись, а она одна. Слушай, а если в ведьму выстрелить, когда она в птицу или зверя перекинулась, ведьма как умрет – птицей или человеком?
– Не знаю, Темочка. На нас же никто не охотился, ну кроме тебя.
