— Это самоубийство! «Годспид» вечно не протянет — несколько поколений, и они все вымрут!
— Мы с Барти это обсудили, — говорю я, падая на один из синих пластиковых стульев, которые еще раньше притащил в Большой зал из учебного центра. — Когда корабль перестанет поддерживать системы жизнеобеспечения, они…
— Что? — кипятится Эми. — Массовое самоубийство совершат? Дружно закроют окна и выкрутят газ на полную?
Понятия не имею, что она имеет в виду.
— У Дока много пластырей разного действия. Черные…
— Убивают? — перебивает она с отвращением.
— Безболезненно, насколько это возможно.
Уронив руки, Эми начинает мерить шагами Большой зал.
— Это смешно, — говорит она. — Ты не можешь бросить их здесь! Их надо заставить лететь. Они убивают себя…
— Я разговаривал с учеными, — перебиваю. — Корабль не развалится за одну ночь. Энергии хватит еще как минимум на пару поколений.
— А потом?!
А потом — черные пластыри.
— Это их желание.
— Ты же командир! Прикажи им лететь!
Я жду, когда она перестанет носиться и посмотрит на меня.
— Эми, мне приходится учитывать не только твое мнение.
Она осекается, будто подавившись собственными словами, потом садится напротив.
— Сколько народу остается?
— Примерно восемьсот.
— Восемьсот! — Эми снова вскакивает.
— Примерно.
— Это…
— Больше трети всего корабля, — говорю я.
— Неужели они хотят умереть в клетке вместо того, чтобы жить на планете?
— Это их дом, Эми. Я знаю, тебе не понять, как «Годспид» может быть домом, но это так.
Она медленно садится обратно.
— Ты должен заставить их лететь, — отрезает она. — Но, — добавляет, стоит мне открыть рот, — я понимаю, почему они хотят остаться. Если никогда не видеть ничего другого…
— Эми, — прерываю я. — Нам придется позволить им решать за себя. — Касаюсь ее колена, и она снова смотрит на меня. — Но мы-то летим.
Ее лицо озаряет робкая улыбка. Эми наклоняется вперед, поставив локти на колени.
— О-о-о, Старший, тебе там так понравится! Целый мир без стен. Там так много… — тараторит она на одном дыхании, словно облегчение выплескивается из нее словами, — так много нужно увидеть. Деревья — огромные, высоченные, как башни. Ваш пруд… он такой малюсенький… а на планете будет океан. Облака. Небо… небо! И птицы. Ты увидишь птиц!
— Я видел птиц! — смеюсь я. — У нас тут куры.
— Нет! — В голосе Эми звучит музыка. — Это даже не настоящие куры. А я говорю про настоящих птиц! Которые так громко щебечут по утрам, что просыпаешься без будильника. Птицы, которые летают, пикируют и парят!
С этими словами она вскакивает, размахивая поднятыми руками, а потом, остановившись, смотрит на меня горящим взглядом.
— Ты не представляешь, как все будет прекрасно!
Она видит птиц, свободу и океаны.
Я вижу оружейную, набитую взрывчаткой. Слышу голос Ориона: «Если «Годспид» по-прежнему может быть вам домом, если можно остаться на борту… не рискуйте».
— Ага, — говорю я ей, выдавливая из себя самую лучезарную улыбку. — Все будет круто.
Эми падает на стул. Ее взгляд говорит: «Ты даже не представляешь!», но я не могу отделаться от мысли, что и она не представляет тоже. Центавра-Земля — не та планета, на которой она родилась. Она не знает, что там внизу, — никто не знает. Единственным, кто имел хоть какое-то представление, был Орион, и его это перепугало до безумия.
— Что, если он прав? — Я не хотел говорить это вслух, но она тут же понимает, о ком речь.
— Оно того стоит, — отвечает Эми, не размышляя ни секунды.
— Но…
— Нет. Оно того стоит. Что бы там ни было… Может, там слишком опасно. Может, мы не выживем. Я не знаю. Но я точно знаю, что лечу. Я не умру на этом корабле. Не смогу жить в окружении стен — теперь, когда узнала правду.
Когда поглядела в окно на мостике. И увидела планету на расстоянии вытянутой руки.
— Может, и хорошо, что кто-то остается, — добавляет Эми уже более серьезно. — Меньше проблем.
Встречаюсь с ней взглядом.
Она сощуривается.
— Ориона… мы ведь его тут оставим, так? Мы же не повезем его на новую планету, правда?
— Эми, я… не могу оставить его здесь.
— Что?
— Орион летит с нами.
— Если оставить его здесь, его можно разморозить. Он мог бы жить — тут, на корабле.
Я держусь изо всех сил.
— Он и так разморозится. Таймер нельзя остановить, можно только задержать.
Откинув стул, Эми снова начинает ходить туда-сюда и каждый раз, разворачиваясь, рассекает воздух своими длинными волосами, будто яростным взмахом багряного лезвия.
— Мы с Барти говорили об этом. Док останется здесь и будет наказан, но Барти собирается устроить честный суд и вынести ему приговор.
— Приговор, — поправляет Эми машинально.
Я не спрашивал, какое наказание ждет Дока.
Не смерть — им нужен врач, а Кит летит с нами на Центавра-Землю. Но Барти дружил с Виктрией теснее, чем я, и ясно, что наказание Дока будет суровым.
— Значит, вот так? Вы поделили злодеев? Барти достался Док, а тебе — Орион?
— Примерно так, — отвечаю. Барти нужен был Док, но что делать с Орионом, мы оба не знали. Если он проснется на корабле, Док поддержит его и подорвет авторитет Барти. Если отправится с нами на новую планету, все равно притянет неприятности. Ни один из нас не хотел отключать его или выкидывать в шлюз. В конце концов я сдался.
— Это несправедливо. Зачем он летит? Из-за него снова начнется хаос. Как ты не понимаешь?
Пока он заморожен, кто-то все равно убивает и взрывает ради него. Представь себе, что будет, когда он проснется.
Я качаю головой.
— Мы ведь сразу так решили. Он проснется вместе с остальными замороженными, и они будут его судить.
— Ты мог бы не заставлять их судить, — бросает она в ответ. — А просто оставить его тут.
Мог бы. Знаю, что мог бы. Так было бы гораздо проще. Но еще я знаю… ведь, хоть мне и хочется об этом забыть, мы связаны… так что я знаю, знаю… он хочет лететь. Он повесил выбор на Эми, позволил ей решать… но сам факт того, что он оставил эти подсказки, что не разрушил нашу надежду, означает, что он все-таки — как и я сам — хочет сойти с «Годспида» на новую планету.
Я не могу приговорить его к жизни в стенах корабля, даже если он этого заслуживает.
