и окуталась голубоватой дымкой. Ланка отчетливо видела Грая, не глазами, нет, — чем-то другим. Душой? Он стоял, широко расставив ноги и играя желваками на скулах. От его раскрытых ладоней к ее рукам тянулись тонкие бесчисленные нити, похожие на светящиеся голубоватые волосы. Такие же нити, только нежно-зеленого цвета, росли в обратную сторону — от нее к нему. И когда они встретились и сплелись, прорастая друг в друга, он и она стали одним целым…
— Иди к себе, Аля, — ломким голосом произнес Ивар. — Иди…
Ланка сморгнула слезы и села — упала — на табуретку. Произошла какая-то ошибка — ужасная, страшная, непоправимая беда, — а она не понимала, в чем дело! Разве отцу не нравился Грай? Разве он не сказал только что: «Это твоя жизнь»? Тогда почему кажется, что вот-вот разорвется сердце?
— Пап…
Он молча качнул головой.
— Пап, я никуда не пойду! Пока ты не объяснишь мне…
Он коротко рассмеялся, и слова застряли у Ланки в горле.
— Объяснить? Зачем? Ничего не изменишь — теперь! Можно только ждать. И надеяться, что…
— Что?
— Глупая моя девочка… Разве ты не знаешь, что сны не всегда наказывают того, кто по-настоящему виноват? Разве ты не понимаешь, сколько случайностей — нелепых и обидных — подстерегают нас на каждом шагу? Почему твой Грай не пришел поговорить со мной? Разве порядочные люди так поступают? Он не понимал, что после обряда тебе будет грозить куда большая опасность? Он что, совсем идиот?
— Папа! Грай никогда не сделает мне больно!
— Это с его-то характером! Да он на автомате кого-нибудь пришибет! Потом-то вспомнит о тебе, только поздно будет.
— Он изменился ради меня.
— Ну да, большая любовь, жизнь ради друг друга, — скривился Ивар. — Детка, да мало ли таких брачных аферистов? Задурил девчонке голову, и живи в свое удовольствие, а она из Темного не вылезает.
— Он не такой!
— Как ты можешь верить кому-то, как самой себе?
— Папа, — растерянно отозвалась Ланка, — но он и есть я…
…Он весь был — боль, страх и решимость. Нежно-фиолетовое сияние его личности слабо пульсировало. Давняя потеря рассекала это фантастическое облако, как черная трещина. Из нее выползали дымчатые струйки — будто щупальца туманного осьминога — и вплетались в переливающуюся красоту ауры, уродуя ее, нарушая идеальную гармонию.
Ланка потянулась — легкие зеленые завитки, чуть дрожа, прикоснулись к фиолетовому облаку и отпрянули, словно обжегшись. Показалось, что на нее обрушился целый мир, полный событий, воспоминаний, мыслей, чувств, эмоций, потребностей… Какое-то мгновение Ланка была уверена, что не выдержит бешеного натиска чужой личности и распадется на миллиарды несвязанных фрагментов. «Может, это и есть смерть?» — успела подумать она.
А потом два облака устремились навстречу друг другу и стали одним. И Ланка одним взмахом стерла безобразную черную трещину. Она почувствовала, как Грай содрогнулся, и успела испугаться, что могла что-то испортить… Но растерянность сменилась благодарностью — Ланка ощущала его эмоции, как свои — и бесконечной признательностью. «Как легко», — мелькнула чья-то мысль. «Будь живым», — догнала ее другая.
— Как же ты жил с этим? — спросила Ланка без слов.
— Теперь не знаю…
Пальцы с коротко стриженными ногтями скользили по скатерти, как раненые пауки — бессмысленно и бесцельно. Пальцы хирурга. Не теряющие уверенности в самых отчаянных ситуациях. Никогда не дрожавшие, сейчас они плясали, как у законченного пьяницы. Молчание было невыносимым.
— Пап…
— Мы с Ассини… С твоей мамой. Она очень хотела… пройти обряд.
Ланка сосредоточилась на том, чтобы дышать. Почему-то воздух стал таким колючим. И так тускло светит лампа под потолком — слезятся глаза. Это от противного, как протухший желток, абажура такой мерзкий свет.
— Я отказался. Как я мог? С моей работой! Не хотел подвергать ее опасности.
Под окном заскрежетал на повороте трамвай — завыл, как смертельно раненный зверь. По потолку метались хищно вытянутые тени.
— Если бы я знал… Если бы только мог предположить. Так глупо. Случайность, нелепая случайность.
Пальцы наконец-то нашли себе занятие — принялись вертеть чайную ложку. Ланка хотела зажмуриться — гадкий желтый свет, отражаясь в мельхиоре, делался совсем уж невыносимым. Не смогла — лицо превратилось в застывшую гипсовую маску. Мертвую и хрупкую — тронь, и пойдет трещинами, осыплется на пол белой пылью…
— Я столько раз проклинал себя. За сомнения. За то, что в тот день поленился выйти на прогулку вместо нее. За то, что я — все эти годы! — здесь, а она…
Тонкая скорлупа на лице треснула, и тотчас же, будто прорвало плотину, хлынули слезы.
…Она знала, что теперь все будет по-другому. Ему больше не нужен вывернутый наизнанку, замороченный мир Темного Города. Он больше не имеет власти над Граем. И та девушка — когда-то ушедшая навсегда и забравшая его душу — больше не будет приходить к своему вечному жениху. Ни там, ни в обычных снах.
Оставалась одна тонкая нить, почти прозрачная, уходящая в бесконечность. Соединяющая Грая с чем-то там, за пределами понимания. И Ланка уже потянулась, чтобы оборвать ее, но… Здесь, в безмирье, в сплетении душ, чувства были обострены запредельно. И что-то не позволило ей разрушить последнюю связь Грая с прошлым. Быть может, она поняла, что эта нить связывает воедино части его личности. Оборви — и распадется, рассеется фиолетовое облако, оставляя в реальности… Кого? Слюнявого идиота? Тупого, ни к чему не стремящегося уродца? Самодовольного, вечно улыбающегося кретина?
Какая-то сила мягко, но настойчиво отталкивала их друг от друга. Звала вернуться в обычный, скучный и плоский мир. Ланка попыталась отгородиться от ее зова, — здесь было так прекрасно, так совершенно, — но ауры уже разделялись, обретая прежнюю самостоятельность. Нет! Части их личностей навсегда остались друг в друге — яркие зеленые искры в фиолетовом облаке и чуть мерцающие сгустки фиолета в прозрачной зелени.
— Мой! — ликующе выкрикнула Ланка.
— Моя… — эхом откликнулся Грай.
И все закончилось…
— Аленька, прости, детка! Прости меня, старого болвана! Я, наверное, совсем свихнулся, что вывалил на тебя все это.
Ивар прижал к себе дочь, баюкая, целуя колючие волосы на макушке.
— Девочка моя… Маленькая… Прости меня… Это все прошло, слышишь? У вас все будет по-другому. Обязательно будет…
— Папа, — язык едва шевелился и, кажется, царапал небо. — Пап… Мама… Что с ней случилось?
— Все, Аленька, все… Не будем об этом. Несчастный случай, просто несчастный случай. Так бывает, детка. Это наша жизнь.
…Из ослепительного сияния проступили очертания обелиска — холодного, неподвижного, равнодушного.
— Да будет так, — негромко произнес служитель, и Ланка поспешно отняла ладони от шершавой поверхности.
