Радигост и Сварог. Славянские боги

Гадание у воды неоднократно встречается нам как в русских былинах, так и в восточнославянских этнографических материалах XIX–XX вв. Следует, правда, отметить, что связь бога неба с гаданием не фиксируется ни одним русским источником эпохи языческой Руси, ни последующей эпохи двоеверия (как мы увидим впоследствии, у восточных славян оно было связано преимущественно с культом Перуна), однако связь Сварога со звездами, определяющими человеческую судьбу, его роль в посмертной судьбе души, равно как и представления о кующем судьбу кузнеце в былине о женитьбе Святогора открывали потенциальную возможность связи с ним практики гаданий. Если восточные славяне не стали реализовывать эту возможность, то их западные собратья воплотили ее в жизнь, связав практику гадания с культом сына Сварога. В эту цепочку вписывается и бывшее весьма популярным гадание-заговор у южных славян с ворошением огня в очаге. В Югославии первый гость в Новом году должен был, войдя в дом, подойти к очагу, где тлел «бадняк» (особое дубовое полено), ударить по нему, чтобы извлечь как можно больше искр, и приговаривать при этом: «Сколько этих искр, хозяин, чтобы столько у вас было овец и денег, боровов, ульев, баранов и волов». В Болгарии на Игнаж-день (20 декабря) первый гость осуществлял у очага те же магические манипуляции со сходным пожеланием: «Сколько искр — столько цыпляток, барашков, ярочек, телушек, жеребят и детей!»

Оракул Сварожича-Радигоста приобрел такое значение, что, по словам Гельмольда, «все славянские народы часто их (племена, на территории которых он был расположен. — М.С.) посещают ради (получения) ответов и ежегодных жертвоприношений». Что касается описанных Титмаром двух способов гадания жрецов в Ретре по общественным делам, то каждый из них, пусть и весьма отдаленно, соотносится с тем кругом представлений, которые у восточных славян были связаны со Сварогом: гадание путем копания в земле перекликается с древнейшей мифологемой о ней как о супруге бога неба, а гадание с помощью коня — его солнечной символикой и описанной выше ролью жертвенного животного при строительстве нового дома. Гораздо более ярко связь божественного отца и сына проявляется в описанной Гельмольдом церемонии жертвоприношения епископа Иоанна. Немецкий хронист особо подчеркнул, что финальная ее часть произошла 10 ноября в Ретре и была посвящена Радигосту. Сама календарная привязанность казни католического прелата подтверждает языческие корни празднования дня Кузьмы-Демьяна на Руси именно первого числа этого месяца, что подкрепляется и индоевропейской традицией связи ноября с понятием верховной власти. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что тело жертвы было не сожжено, а разрублено на части. Как мы видели, согласно языческим представлениям славян, сам способ погребения умершего напрямую определял посмертную судьбу его души. Если путем сожжения свободного человека его душа напрямую возносилась в рай, то совершенно другая судьба ожидала преступников, посягнувших на святость супружеских уз либо на чужую собственность. Ибн Фадлан так описывает обычаи восточных славян в языческую эпоху: «А кто из них совершит прелюбодеяние, кто бы он ни был, то заколотят для него четыре сошника, привяжут к ним обе его руки и обе ноги и рассекут (его) топором от затылка до обоих его бедер. И таким же образом они поступают и с женщиной. Потом каждый кусок его и ее вешается на дерево… И они убивают вора так же, как убивают прелюбодея» (Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе, т. 2, М., 1967, с. 125). Подобно тому, как куски тела казненного становились пищей для птиц и животных на земле, так, очевидно, и душа преступника обрекалась на поедание чудовищным змеем в загробном мире. Эти воззрения и обусловленную ими практику мы видим у восточных славян, и, как видим, она была свойственна и славянам западным, которые отнюдь не собирались допускать в свой языческий рай духовного руководителя своих самых заклятых врагов. Наконец, то обстоятельство, что в жертву Радигосту балтийских славян была посвящена именно голова, подтверждает связь этой части тела со Сварогом, как богом неба.

Нам теперь осталось рассмотреть описанное Титмаром Мерзебургским представление о выходящем из моря кабане, само появление которого предвещало балтийским славянам «внутреннюю жестокую и продолжительную войну». Немногие сохранившиеся фрагменты западнославянской мифологии не дают нам ответ об истоках этого неожиданного верования. Единственный раз отзвук этого сюжета встречается в польских преданиях, где Лех, сын победителя дракона и основателя Кракова Крака, после смерти отца ради власти убил на охоте своего родного брата и стал уверять людей, что тот был растерзан вепрем. Когда обман раскрылся, люди лишили его власти, которая перешла к его сестре Ванде. То, что сюжет с вепрем появляется у детей отца-змееборца, представляется нам «сниженным» вариантом того, что мы знаем о славянских языческих богах: в то время как Сварог, победитель змея или матери змеев, является архетипом Крака, предание о кабане связано с культом его сына Сварожича. Гораздо большее количество данных для прояснения интересующего нас известия Титмара дает нам восточнославянская традиция. Сразу обращает на себя то обстоятельство, что кабан как предвестник бедствий выходит из моря. Это представляет собой зеркальное отражение рассмотренного в посвященной Сварогу первой книге восточнославянского сюжета о змееборчестве, согласно которому бог-кузнец именно в море загоняет олицетворяющего зло змея, где тот опивается от жажды и лопается. В последнем случае в море загоняется пожирающее людей чудовище, а в первом — именно из этой стихии выходит на землю сверхъестественный предвестник грядущих распрей. Однако это не единственная связь восточно- и западнославянских мифологических сюжетов. В карельском фольклоре нам встречаются два предания, непосредственно связывающие выходящее из моря животное с нападением врагов: «В Ругозере говорят: «Золотой бык идет, рога золотые!» — все идут шведа встречать». Этот же мотив обыгрывается и во втором тексте, где говорится уже не о «золотом», а об обычном на первый взгляд быке: «Видят они, как с противоположного берега бык спустился плыть по воде. Другие говорили, что это не хороший бык, еще неизвестно, что плохого натворит. (…) Когда бык подплыл к берегу, из него вышли шведские войска с ножами и мечами и начали всех убивать» (Криничная Н. А. Персонажи преданий: становление и эволюция образа, Л, 1988, с. 109). Подобное совпадение этих сюжетов с рассматриваемым сообщением немецкого хрониста, за исключением того, что в них речь идет не о внутренней войне, а о нападении извне, нас не должно удивлять: Карелия входила в зону новгородской колонизации, а сами новгородцы были тесно связаны с западными славянами. Русские былины точно так же знают вещих животных, в данном случае туров, предвещающих беду. Чаще всего этот сюжет встречается в былине о Василии Игнатьевиче, в зачине которой рассказывается, как бегущие мимо Киева туры видят ходящую по городской стене плачущую девушку, что, согласно толкованию этого видения вещей турицей, их матерью, означает «невзгодушку великую» — нашествие Батыя на столицу Руси. Кочевники действительно появляются под Киевом, однако терпят поражение от Василия Игнатьевича. Еще В. Ф. Миллер обратил внимание на явное противоречие зачина, описывающего знамение, которое не могло не исполниться, с основной частью былины и совершенно справедливо объяснил его поздним чисто механическим соединением двух первоначально самостоятельных произведений. В различных вариантах этой былины туры прибегают к Киеву из различных мест — от Арахова, из Шахова-Ляхова, просто из чиста поля «с-под кустичка ракитова» или «с под того ли креста да Леванидова», — однако имеется достаточно большое количество текстов, однозначно указывающих на «заморское» происхождение этих вещих животных:

Как из-за моря, да моря из-за синего
Выходили-то туры да златорогие.
А навстречу им турица златорогая:
«Здравствуйте, туры да златорогие!» —
«А ты здравствуй, да турица, наша матушка!» —
«Уж вы куда, туры, пошли
Да чего видели?»

(Липец Р. С. Образ древнего тура и отголоски его культа в былинах // Славянский фольклор, М., 1972, с. 98)

В одной архангельской былине, записанной А. Д. Григорьевым, местом обитания вещих туров назван остров Буян:

А й ишше шли туры подле сине море,