станут называть ямой, входом в преисподнюю… — сказал прохожий в плаще, высокий, худой.
— Так проклятие уже исполнилось?.. — артист, изобразив на лице недоумение. — Где же он?.. исчез… куда они все исчезают?.. появляются ниоткуда и так же таинственно исчезают… ты не видел, куда исчез незнакомец в плаще?..
— Нет…
— Издали бог поднимет руку, и город рухнет в яму… — Артист поднял руки. — Я видел гибель города в видении… помню, был день и вдруг нашел мрак и ужас… чудовище Левиафан глухо зарычало и пожрало город и всех его жителей…
— Что поделаешь, человек смертен и рожден страдать… и спасутся лишь те, кто скорбел… — заговорил старик в очках. Он использовал обычные слова, но звучали они как-то необычно.
— Что там за толпа?..
— Ораторы играют словами…
— А люди верят и подчиняют себя обстоятельствам, какими бы кошмарными они не были…
Писатель подошел ближе к толпе…
— Помню, я проснулся от грохота, как будто небо рухнуло… выглянув наружу, я увидел женщину… — Язык оратора не поспевал за мыслями и в его речи зияли лакуны. — Женщина только что родила… узнавая мать, мальчик, начал ей улыбаться… я следил за ними из развалин… в этих развалинах я жил уже несколько дней и дважды гибель свою описал в скорбных стихах… никому не удавалось дважды увидеть преисподнюю и возвратиться оттуда, где темный вьется Коцит, питая мрачные стигийские топи… я думаю, этому есть объяснение… если бы кто-то вернулся оттуда, здесь бы никого не осталось… и это внушает надежду, что за смертью нас ждет некое будущее… смерть — это божий дар… но я продолжу… женщина показалась мне призраком, настолько сумерки опутали меня ложью…
— О какой женщине он говорит?
— О дочери мэра, которой он является и отцом и дядей, то есть братом ее матери… но давайте послушаем оратора…
— Не знаю, узнала ли она меня… я и сам себя не узнал бы в зеркале… вид мой сжал ее сердце ужасом и дрожью… она вскрикнула, в лице изменилась, побледнела, задышала чаще и отвернулась, прижав малыша к груди и потупив взгляд… — оратор умолк и снова заговорил. — Неизвестность ее томила все эти годы… она думала, что и я нож ей в горло вонжу, как она мне его вонзила и бежала, так и не узнав, умер я или жив… не стану ее упрекать за то, что она сделала со мной… все то зло, что мы делаем, возвращается к нам… ничем не могла она тогда мне помочь, когда колени мои подогнулись и я упал… мрак меня обнял подобный смерти, и быть бы мне убитым, если бы не прохожий в плаще… на нем был плащ, который теперь на мне… он спас меня, когда я уже витал в пустоте и холод пронизывал меня до костей… он открыл мне природу вещей, то, что пугает нас наяву или в забытье сна, в который мы иногда проваливаемся как в яму… он говорил, что нет ничего, чего нужно больше бояться, чем вымыслов… и что все или почти все наши болезни таятся в нашем воображении… там же рассеяны и все наши страхи и помрачения… увы, спаситель мой умер… смерть нашла его, подкрались к нему змеей… помню, я похоронил его в руинах и пошел… ночь была темная… я шел и боялся заблудиться, и из боязни заблудиться, я заблудился… — оратор умолк, сглотнул слюну.
— И что же было дальше?..
— Меня спасла блаженная… она вывела меня наружу и исчезла… и вдруг я услышал гул… поток грязи с гор унес тогда многих…
— Блаженная погибла?..
— Не знаю… бог знает…
— А если и бог не знает?..
— Бог все знает…
Оратор говорил и говорил. Голос его звучал громко. Он излагал возвышенными словами свою историю как бы по вдохновению свыше. Жизнь его была исполнена драматизма.
— Напрасно он терзает себя… — сказал артист. — Воспоминания лучше сберечь для страшного суда…
— Из путаного повествования этого оратора я понял только, что проклятие еще не исполнилось…
— Ты думаешь вернуться в город?..
— Не знаю… а ты?..
— Я, нет… что меня ждет в городе?.. болезни и унылая старость… и рой бестелесных теней, сохраняющих лишь видимость жизни… в смутные времена лучше жить подальше от города… вернусь на виллу примадонны, буду смотреть, как пчелы летают с цветка на цветок, и слушать песни цикад… ты веришь в бога, в ад?..
— Ад мы в себе носим… что же касается бога… чужд он нашим делам и от нас далеко… мир уродлив и люди грустны… — писатель умолк, и впал в задумчивость.
Впал в задумчивость и артист, потом улыбнулся и отошел ко сну.
Писатель достал записную книжку и что-то записал.
Дописав абзац, писатель принял позу спящего человека.
Спал он беспокойно. Иногда он что-то говорил и пытался обнять кого-то, но бесплотные тени ускользали из его рук.
Лишь философ не спал. Он лежал с закрытыми глазами и размышлял о примадонне и превратностях судьбы…
Утро разбудило странников.
Они встали и пошли.
Дорога привела странников к пещере, в которой писатель провел свое детство.
Писатель остановился у входа в пещеру, не решаясь войти.
— Писатель, мне кажется, тебе это место знакомо?.. — сказал артист.
— Я помню здесь каждый камень… — В глазах писателя блеснули слезы. Он провел рукой по лицу, как будто паутину смахнул, а вместе с паутиной заблуждения и помрачения, которые, впрочем, не вредили ему, но и не помогали. — После смерти Пана я жил один, потом появился старик… он был евреем… однажды он исчез… я искал его, но не нашел… не знаю, сорвался ли он в пропасть, или его унес поток грязи после очередного потопа?.. может быть он спасся… я как-то видел его в толпе прохожих, когда уже перебрался в город… и он был не один… я замер, увидев его спутницу, ее изящество, всю красоту ее тела… она была копией моей матери, какой описывал ее Бес, брат Пана… она не шла, а шествовала… я хотел приблизиться, но не осмелился, остановил себя, сказал, дальше ни шагу… в сумерках я мог обознаться… старик и женщина сошли на обочину… небо было открыто… луна полная как чаша розового вина… не знаю, был ли это знакомый мне еврей или посторонний человек?.. вполне возможно, что я ошибся, но без всякого умысла… никакого предвзятого мнения у меня к нему не было… я относился к нему с приязнью и с интересом… предполагать же, что я как-то был причастен к его исчезновению просто глупо…
— Я и не предполагал…
— Не знаю, кем был мой отец, а мать была актрисой… у нее был дар, но, как и отец, она приобрела дурную славу… а могла прославить и город, и род, дать радость людям… дар матери перешел к моей сестре…
— Так у тебя была сестра?..
— Она была занята в ролях второго плана… рисовала, играла на пианино и писала стихи… музы были ей послушны… не многим это дано… помню, я испытывал к ней и зависть, и жалость… о ней разное говорили… она была лесбиянкой, дружила с женой судьи… как-то судья застал их на вилле… он избил жену, а сестру запер в чайном домике и поджег… окровавленная, с изуродованным лицом она почти год скрывалась в руинах женского монастыря… днем она правила текст своей книги стихов, а ночью бродила в темноте и шептала молитвы… уже светало, когда она засыпала… ей снились эротические сны… финал этой скорбной истории известен… судью сожрали собаки, его жена бросилась со скалы в море, а моя сестра сошла с ума… в желтом доме она сжилась со своими язвами, которые ели сами себя…
