И велят в самый Кремль переселяться.
Заложники мы с Мишенькой. Господи, меня возьми, сыночка сохрани!
Марина. Как хорошо, что со мной — пан Заруцкий! Коли я хочу править русскими, рядом должен быть человек, который их понимает. Он сказал — раз уж наш царевич окрещен в православную веру, то пусть его православные на трон возводят, а на поляков надежды мало, полякам Москвы не удержать. От Рязани идет многотысячное войско, ведет его воевода Прокопий Ляпунов. От Калуги другое войско, там воеводой князь Трубецкой. И нам бы с нашими казаками присоединиться. А как поляков из Москвы выбьют — то никого другого, кроме нашего царевича, на трон не посадят, больше — некого!
Плохо лишь, что патриарх Гермоген, в Москве чуть ли не под стражей сидя, нашего царевича проклял и тайно письма во все концы шлет. Но князь Трубецкой все же признал меня царицей! А с патриархом Гермогеном мы уж сладим!
Я верну себе московский трон! Пока царевич не вырастет — буду править двадцать лет или более. Двадцать лет на московском троне! Могла ли я в Самборе мечтать об этом?
Старица Марфа. Господи, спаси патриарха! Вот уж его взаперти держат, а он шлет тайные письма — сзывает народ. Он не ведает страха — а я боюсь, Господи, боюсь — не за себя, за Мишеньку моего. И за мужа боюсь — уж не в плену ли там наше посольство?
От патриарха добивались, чтобы написал к воеводе Ляпунову, убедил его отойти от Москвы, а он не хотел. И его бросили в подземелье Чудова монастыря, кормили впроголодь. А Москву уж обложило наше воинство.
Господи, Москва горит! Пан Гонсевский велел ее поджечь, а сам с поляками затворился в Кремле. Господи, это последняя Страстная неделя для нас с Мишенькой! Не уцелеем мы, не уцелеем…
Но коли кто захочет до сыночка добраться — пусть прежде меня убьет.
Я — как глыба каменная. Я — как волчица лютая. Собой заслоню, горло за него перегрызу. Я — мать! Это мое право — за сына убить и самой умереть. Больше за него вступиться некому.
Войско Ляпунова все пути к Москве заступило, припасов никто не везет, нас ждет голод.
Нет страшнее голодной смерти. Смилуйся, Господи! Меня умори, Мишеньку жить оставь. Пятнадцать лет ему всего! Один он у меня, Господи! Коли не для него — так мне и вовсе жить незачем.
Марина. Ополченские воеводы перессорились, Ляпунов убит. Что будет? Неужто все же Владислав возьмет мой трон? Да чтоб у него те ноги отсохли, которыми он к престолу пойдет! Чтоб у него те руки отсохли, которыми возьмет он скипетр и державу! Мое! Все — мое! Я — царица московская!
Пришел пан Заруцкий, сказал — еще не все потеряно. Каким-то чудом из Москвы в Нижний Новгород доставили грамоту патриарха Гермогена, и там поднялся народ, собирают огромное ополчение. В воеводы зовут князя Пожарского. Я спросила — признает ли Пожарский нашего царевича? Пан Ян пожал плечами. Нам бы Владислава с Сигизмундом с рук сбыть, сказал он, дальше будет видно. И обнял меня крепко.
Старица Марфа. К Москве идут новгородцы! Застанут ли нас живыми — не ведаю.
Марина. Скорее бы подрос царевич! Ему год и три месяца, всякий сквозняк ему опасен, всякая капля прогорклого масла. Устала я беспокоиться.
Старица Марфа. Каково это — голодной смертью помирать? Покойный государь Иван неугодных голодом морил… страшно… Крепись, раба Божия! Коли Мишеньку не сберегу — и мне не жить…
Марина. Что за человек этот князь Пожарский? Ему немного за тридцать. Он уж пробовал выбить польский гарнизон из Москвы, поднял мятеж. Нашим пришлось, чтобы справиться с озверевшими обывателями, поджечь несколько улиц. Он сражался до последнего, его вывезли из Москвы тяжело раненым. И вот он опять у стен! Из-за него нам опять пришлось отступить к Калуге.
Наши? Кто сейчас — наши? Те паны, которых я видела в Самборе у батюшки? Или казаки моего Заруцкого? Или бояре, что признали царевича?
Все бьются против всех. Разлад в моем царстве достиг высшей степени. Но ничего, ничего! Как хорошо, что я не уехала домой! Пусть пожары, пусть кровь… тут я — царица!
Я сказала Яну — коханый мой, если мы не погубим пана Пожарского, он погубит нас. Пошли надежных казаков — пусть зарежут его. Это — самое просто.
И нужно отправить посла к персидскому шаху. Пусть он даст нам настоящее войско. Такое, чтобы всех разгромить! Войско, достойное московской царицы!
Старица Марфа. Наши вошли в Москву! Наши побеждают! А доживу ли до победы — Бог весть. Мы сидим в Кремле, нас не выпускают. Мужнин братец Иван Никитич не защита и не добытчик. Печи топить нечем, выламываем и крушим двери, кровли деревянные разбираем. Хлеба почти не печем, сухарями и водой пробавляемся. Ключник Филька раздобыл бок конины. Будем есть конину, как татаре. А вот когда всех лошадей зарежут…
Смогу ли смотреть, как сыночек помирает и просит: матушка, хлебца?..
Что же… Один Господь мне судья! Мучиться ему не дам. Не дам.
Марина. Плохо дело. Кремль держится пока, да там народ чуть не на стенах от голода мрет. Войско Пожарского его все лето осаждает. Казаки, которых послал Ян, не справились — их схватили, они сознались. Это плохо. Ян сказал — Пожарского нам не одолеть, он теперь наш смертный враг, когда он возьмет Кремль — и до нас доберется. Надо уходить к Рязани и собирать там новое войско.
Старица Марфа. Я второй день не ела. Сухари лежат под половицей, для Мишеньки. До Покрова не доживем. Феденька, муж, прости — не сберегла сыночка.
Марина. Ян торопит. Царевич болен, но ехать надо. Потерпит. Потом сам к ногам моим падет, руки целовать будет, когда узнает, что я для него царство сберегла. Приедем в Рязань — буду лечить.
Прискакал гонец. Пожарский в Кремле!
Старица Марфа. Слава те Господи!
Марина. Надо уходить. А меховые одеяла на что? Завернем царевича, в возке его укачает. Главное, чтобы наши казаки не разбрелись. Что же, начнем сначала. Это мой престол, я буду бороться за него до последнего!
Старица Марфа. Мы живы, целы — чего же еще? Прочь, прочь из Москвы! Спрячу сыночка, пока смута не кончится. Сперва — в Домнино, там решим, в которой обители будем жить.
Как это плохо — женщине самой решать… Был бы муж рядом…
Да полно, женщина ли я? Что во мне теперь женского? Каменная глыба. Одним живу — сыночка сохранить. Кажется, стрела в меня ударит — так отскочит, и пуля отскочит.
Хорошо было за мужниной спиной, да не судьба…
Однако в Домнине будет опасно, на дорогах шалят, бродят разбежавшиеся из Москвы казаки, что служили панам. Стало быть, в Кострому, в Ипатьевскую обитель. Там буду мужа ждать. Пусть приезжает — теперь-то ведь его домой отпустят! — и сам решает, как быть. Пусть сам будет сыну обороной.
Марина. Наши казаки разграбили Коломну, взяли добычу. У нас семь тысяч ратников. Ян ведет их на Рязань. Там мы соберем настоящее войско и двинемся на мою столицу.
Но лазутчики донесли — на помощь Рязани идет целое татарское войско из Казанского царства. Ян забеспокоился — риск велик.
Куда идти, чтобы потом с победой в мою Москву вернуться?
Старица Марфа. Неужто муж и к Земскому собору в Москву не поспеет? Как же там без него? От всех городов собираются выборные люди, собираются бояре и князья, купцы и казаки, миряне и иереи. У всех одно на уме — хватит смуты, надобен царь!
Когда ж такое бывало, чтобы царя выбирали? Про Шуйского и вспоминать не хочу — не царь он был, царишко, старый дурак. А нужен настоящий, чтобы царство усмирил. Ох, и тяжко ему придется…
В обители после кремлевского сидения хорошо, тепло, сытно. Мишенька мой еще в Макарьевском монастыре к службам пристрастился, доволен, и вся братия им довольна. И хочется внуков дождаться, и думаю — коли смуту не усмирят, сыночку, может, умнее всего постриг принять? Обитель и осаду выдержит,
