духоты лицами в соломенных шляпах, сдвинутых на затылок. Проходя мимо Ачера, они задерживали на нем свои взгляды. Молодой человек был удивлен тем, что дверь открывалась так часто, и все мужчины, выходившие из отеля, казалось, были на одно лицо. Повсюду, куда бы он ни бросил взгляд, сновали какие- то люди, хлопая дверьми отеля.
Вдруг на пороге Паркер-Хауса появился человек, которого невозможно было ни с кем спутать. Ачер увидел его издали, поскольку отошел от входа на довольно большое расстояние; когда он снова повернулся лицом к отелю, чтобы возвратиться обратно, то обратил внимание на этого худощавого, одетого с иголочки человека, который казался «белой вороной» в этом людском потоке. Его лицо с впалыми щеками выражало удивление, и было совершенно не похоже на лица остальных. Это был молодой человек, пожалуй, слишком бледный и изнуренный жарой; он сильно волновался и в то же время выглядел, как вполне разумный и целеустремленный человек (или таким казался, поскольку вообще сильно отличался от остальных). Ачер хотел получше рассмотреть его, но тот уже растворился в людской толпе. Судя по всему, это был какой- нибудь иностранный бизнесмен, который выглядел вдвойне как иностранец на фоне общей массы. Когда он затерялся среди толпы, Ачер продолжил дефилировать вдоль здания отеля. Молодого человека не заботило мнение окружающих, которые видели, как он беспокойно прохаживается взад-вперед с часами в руках. Ему казалось, что прошло уже довольно много времени, и единственный вывод, который напрашивался сам собой, был тот, что мадам Оленскую, по всей вероятности, застал врасплох посыльный графа. При одной мысли об этом Ачер испытал почти физическую боль.
«Если она не появится через минуту, я отправлюсь на розыски», — подумал он.
Но тут дверь распахнулась, и графиня сама вышла к нему. Они снова сели в кэб и когда он тронулся с места, Ачер достал часы и с удивлением обнаружил, что она отсутствовала всего три минуты. Под дребезжание полуразбитых окон, которое делало их разговор практически невозможным, они тряслись в кэбе по булыжной мостовой, направляясь к пристани.
Пароход был лишь наполовину заполнен народом. Они сидели рядом, на скамье и молчали. Им не то, чтобы нечего было сказать друг другу, — просто молчание куда более красноречиво характеризовало их душевное состояние. И они сидели в тишине, наслаждаясь покоем и уединением.
Когда лопасти ходового колеса пришли в движение, и часть парохода исчезла под дымовой завесой, Ачеру показалось, что и весь старый мир исчезает под ней. Ему очень хотелось спросить мадам Оленскую, не испытывает ли она то же самое ощущение, что и он. Они словно отправлялись в бесконечно долгий вояж, оставляя за бортом все, что их связывало с прошлым. Но он никак не решался задать этот вопрос, так как боялся, что после этого Элен перестанет доверять ему. А ему ни за что на свете не хотелось лишиться ее доверия. Воспоминания о том единственном поцелуе денно и нощно жгли его губы, точно раскаленным железом. Мысль о ней поразила Ачера, словно удар молнии, накануне его отъезда в Портсмоут. И вот теперь, когда они плыли в неизвестность, казалось, одно прикосновение может нарушить их удивительную близость.
Когда пароход вышел из залива в открытое море, поднялись волны и налетел ветер, обдавая их солеными брызгами. Знойное марево все еще висело над городом, но впереди лежало царство чистой, бурливой воды и далекие маяки светились отраженным солнечным светом.
Мадам Оленская, прислонившись к борту судна, упивалась прохладной свежестью морского воздуха. Вокруг шляпы она повязала длинную вуаль, но лицо ее оставалось открытым, и Ачер был потрясен выражением, которое застыло на нем: оно казалось таким умиротворенным и счастливым! Да, она приняла вызов и не боялась ни встречи с их общими знакомыми, ни (что не вселяло в него надежды!) порыва откровенности с его стороны.
В полупустом баре, который Ачер не прочь был бы полностью освободить для себя, они обнаружили компанию благовоспитанных молодых мужчин и женщин — школьных учителей на каникулах, как сказал им хозяин салуна. Но Ачер прекрасно понимал, что поговорить в такой обстановке им не удастся.
«Это безнадежно, — сказал он. — Я попрошу отдельную каюту».
И поскольку никаких возражений со стороны мадам Оленской не последовало, Ачер отправился на поиски укромного уголка.
Двери каюты выходили на обширную деревянную палубу: внизу, под окнами, мерно плескались волны. В ней было неуютно и холодно. На столе, покрытой сверху клетчатой скатертью, стояли банки с пикулями и блюдо с черничным пирогом. Никакой романтической обстановки не было и в помине, и Ачеру показалось, что мадам Оленская не воспринимает всерьез ту ситуацию, в которую попала. На лице ее, когда она уселась напротив него, играла загадочная улыбка. Женщина, бросившая своего мужа и, согласно людской молве, бежавшая с другим мужчиной, способна идти на риск! Но ее выдержка и хладнокровие заставили его выбросить из головы все ироничные мысли. Такой спокойной, понимающей и естественной она была, что Ачер перестал думать о щекотливости их положения и постарался настроить себя на дружескую беседу, ради которой они, собственно, и уединились. А им обоим было, что рассказать друг другу!..
Глава двадцать четвертая
Обедали они неторопливо, с наслаждением смакуя еду. Делали паузы в разговоре, ибо то, что они не могли выразить словами, выражали их молчаливые диалоги. Ачер мало говорил о себе и своих делах, — все больше слушал. Он не хотел упустить ни единого слова из ее рассказа. И, подперев подбородок рукой, согнутой в локте, она рассказывала ему о тех событиях, которые произошли с ней за последние полтора года.
Элен очень скоро устала от так называемого «светского общества». Да, Нью-Йорк был гостеприимным, — пожалуй, даже слишком гостеприимным городом. Ей не забыть, как он снова принял ее в свои объятия после долгих мытарств на чужбине. Но когда мадам Оленская окунулась в его жизнь с головой, она поняла, что совершенно иначе относится ко многим вещам, чем большинство нью-йоркцев. Поэтому, она и решила перебраться в Вашингтон, где, по всей вероятности, люди были менее консервативны и не стеснялись высказывать свою точку зрения. Она склонялась к тому, чтобы осесть в Вашингтоне и присмотреть дом для бедной Медоры, уставшей от опеки своих нью-йоркских знакомых. Впрочем, маркиза в ней нуждалась, как никогда, потому, что ее продолжали одолевать мысли об очередном супружестве.
«Но этот доктор Карвер… Разве он не вызывает у вас опасений? Я слышал, что он навещал вас у Блэнкеров…»
Элен улыбнулась.
«О, доктор Карвер — пройденный этап! Он — очень умный человек, этот доктор Карвер и ищет себе богатую супругу, чтобы она финансировала его проекты. А Медора для него — просто удачный пример новообращенной».
«Новообращенной?..»
«Ну да, она же — поборник всех этих новых сумасшедших идей, которые витают в воздухе! Кстати, они и меня интересуют гораздо больше, чем слепая приверженность традициям — заметьте, чьим-то традициям, — столь распространенная среди наших друзей! Стоило ли открывать Америку, чтобы превращать ее в большой парад стереотипов? — она улыбнулась и спросила: — Вы полагаете, Христофор Колумб прошел через все испытания ради того, чтобы водить в Opera Сельфридж Моррис?»
Ачер изменился в лице.
«А Бьюфорту вы говорили подобные вещи?» — спросил он отрывисто.
«Я давно с ним не общалась. Но в свое время говорила, конечно. И, как ни странно, он понял меня!»
«Я всегда знал, что вы нас не любите! А Бьюфорту вы отдаете предпочтение, потому что он не такой, как мы?» — он отвернулся и обвел взглядом голые стены каюты. Взгляд его скользнул дальше, по крышам белых домишек за окном на берегу.
«Мы слишком скучные. Мы все — на одно лицо. Но почему же вы тогда, — прервал он сам себя, — не уезжаете обратно?»
