отрядом в Пскове. Вернуться домой не успели — немцы оккупировали город. А потом еще и Ленинград попал в блокаду.
Лида помолчала и добавила:
— Вот бы вернуть тот бидон с молоком.
— Какой бидон? — не поняла Нина.
— Однажды, когда я была маленькой, бабушка ушла за молоком, а я бегала во дворе. Когда она вернулась, то села на лавочку рядом с соседкой. Бидон поставила тут же. А я подбежала, чтобы её обнять, и случайно опрокинула бидон. До сих пор помню, как молоко водопадом падает на землю, а потом быстро впитывается, так что на земле только белесый след и остался.
— Эх, ты, разиня! — засмеялась Нина.
— Вот и соседка так же сказала. А бабуля только улыбнулась и ответила ей: «Ну и ладно. Значит, молоко плохое». Сейчас бы ей этого молока.
Лиде вдруг стало неловко, что она вспомнила какой-то нелепый случай. Но Нина только понимающе покачала головой. Она помолчала и ответила:
— Сирота, значит. Ну, ничего. Вот доставим продукты в Ленинград и бабушку твою накормим!
Они замолчали. Только бы успеть.
Лида достала хлеб и откусила. Голод куда-то ушел, и это не предвещало ничего хорошего. Головная боль возвращалась.
Странно. Так часто Дар не переполнялся никогда. Но на этом странности не заканчивалась. Тревожило необычное чувство, будто кто-то наблюдает за ней.
— Что-то нехорошо мне — сказала Нина, и несколько раз зажмурила и открыла глаза.
— Подменить? — спросила Лида.
— Да вроде рано еще, — с сомнением сказала Нина. — А чувствую себя так, будто двое суток не спала. Это дерево, — она указала на сосну, стоящую слева от пути. — Только сейчас заметила, а ведь мы уже тут четверть часа стоим.
На вид дерево казалось обычным. Но ветви выглядели гуще и как будто ярче, чем у остальных деревьев. Звенящее ощущение, что за ней наблюдают, не проходило.
Лида закрыла глаза, и потянулась к дереву, вызывая зелёный тоннель, но окрик с соседней подводы, передаваемый по цепочке, заставил её остановиться:
— Лида, тебя Харченко вызывает!
Она вздрогнула и открыла глаза. Дерево исчезло.
— Ох! — вскрикнула Нина и прижала ладони к щекам. С испугом в глазах она смотрела в то место, где только что стояло дерево.
В санях, мигом очнувшись от сна, сел старик.
— Чего застряли? Влипнем, ведь, — пробурчал Нестор и заворочал мешок с мукой, под которым лежала винтовка.
— На всякий случай, — пояснил он перепуганной Нине.
Что-то холодное и колкое било по щекам, воздух на глазах наполнялся хаотично мечущимся крупяным снегом.
— Метель началась, — удивленно сказал Нестор, поглубже закутываясь в тулуп. — Да быстро как!
А метель густела, белой гущей пронизывая сырой воздух. Холод щипал щеки, забирался в ноздри. Возчики на соседних санях уже казались едва заметными бледными пятнами.
Пробираться в начало обоза было трудно, головная боль уже ясно давала о себе знать, стянув виски и лоб. Лида шла по снегу, почти на ощупь, держась рядом с санями и лошадьми. В такой метели и заблудиться не долго.
У головных саней уже стоял Михаил Харченко с парой помощников.
— Помощь твоя нужна, девочка. Как с самолётом, — сказал Михаил, и указал на сани.
Обессилевшая лошадь застряла в снегу, смешанном с талой водой, и мальчишка возчик безуспешно дёргал за вожжи, пытаясь высвободить её.
Лида почти не удивилась, что Дар переполнился так быстро, уже во второй раз. Он как будто не принадлежал ей, и жил своей собственной жизнью. Часто мучил вопрос: за что ей это наказание. И, кажется, впервые в жизни ответ на этот вопрос начал проясняться.
Глаза закрылись, и Лида провалилась в зеленоватый тоннель.
Она — лошадь. Ледяная вода, страх и ступор…
Сделать шаг вперёд. Там впереди тепло и сухо, надо только немного пройти. Вперёд! Шаг, еще шаг. Возьмём левее, чтобы обойти полынью.
Лошадь двинулась. Сквозь пелену звучал голос Харченко:
— По местам!
Пустота и слабость сменили уходящий тоннель.
Очнулась Лида уже в своих санях, и услышал голос Нестора:
— Ну, всё. Скоро и монастырь.
И беспокойный тихий голос Нины:
— Нас словно ведёт кто-то.
К монастырю добрались уже к закату. Заброшенное строение почти не сохранило штукатурку. Но, несмотря на голый, раскрошившийся местами бурый кирпич и пустые окна, монастырь всё-таки впечатлял. Так должно быть выглядел красивый гордый раб, избитый надзирателем. Синяки и ссадины не могут скрыть его непокорного взгляда, согнуть стройное тело или сделать его жалким.
Нужно обязательно раздобыть для бабушки что-нибудь на память из монастыря. Лида подошла ближе и встала под окном. Ветер с весенней яростью теребил ели, окружающие строение, залетал в окно и хозяйничал внутри, нудно поскрипывая резной, наполовину оторванной решеткой. Странное чувство вернулось. Казалось, теперь сам монастырь, зияющий темными глазницами окон, наблюдает за ней. Конечно, это просто усталость.
Возчики уже спали на санях, укрывшись шкурами, Лиду же вызвали к Харченко. Она подошла к сидящему у костра командиру с товарищами, и подсела рядом. Языки костра отдавали теплом на щеках и отражались оранжевыми бликами на лицах сидящих.
Лида смотрела на Харченко. Крепкий, статный, широкоплечий. Густые брови вразлёт, чистый высокий лоб. А в глазах — огонёк.
— Значит, кольцо смыкается? — спросил он у товарища.
— Да, но медленно. Излом линии фронта в этом месте очень удачный. Спасибо болотам, — отвечал худощавый бородач. Он, защищаясь от ветра, сворачивал цигарку. Ветер выдувал труху, но бородач бережно придерживал её пальцами и торопливо завёртывал.
— А если не успеем? — спросил третий сидящий у костра широкоскулый здоровяк. В его голосе чувствовалось беспокойство вперемешку с усталостью.
