Всё зависело от того, куда предположительно пойдут их важные друзья. Потом миссис Бистер икнула. А потом сказала:
— Роберт, всё-таки что мы будем делать с этим малышом? Он явно сбежал из дома.
— Я собирался посадить его в поезд и отправить восвояси, — ответил папа Клер с полным ртом. А потом, прожевав, прибавил: — Главное, чтобы он не вздумал вернуться.
— Это ребёнок! В багажном вагоне ты его не отправишь. По правилам ребенок не может ехать без взрослых. И кто, по-твоему, с ним поедет? Лично я не намерена сопровождать этого оборванца. Надеюсь, ты тоже.
Я
— Я пытался дозвониться его отцу в Иллинойс, в этот город… как его… Кейро! Но на фамилию Огилви телефонов нет, — продолжал отец Клер.
Как нет? Я перестал дышать. И тут меня осенило. Конечно нет! Папа поставил в доме телефон только в двадцать восьмом году! Значит, я зря порывался ему звонить.
— Дорогой, этого ребёнка надо как можно быстрее отсюда выдворить. Он дурно влияет на Клер. Девочка, чего доброго, снова сбежит!
Мистер Бистер засопел.
— Наша дочь не должна общаться с таким отребьем. Мальчик маленький, но какой-то странный. И эта монета из тридцать первого года… В общем, с ним надо побыстрее распрощаться. Максвелл со мной согласен. Дорогой, будь так добр, вызови такси и сдай этого вруна в Дом для мальчиков на Сто первой улице. Очень тебя прошу!
Им подали кофе. Через минуту мы услышали голос Роберта Бистера — он говорил по внутренней связи со швейцаром:
— Да, Бруно, жёлтое такси. Сейчас, через пять минут. На западную сторону. Скажи водителю, что там придётся немного подождать, а потом обратно домой. Мы с Эвелин встречаем Новый год не дома, я заеду переодеться.
И почти сразу на лестнице раздались его шаги. Он поднимется твёрдым шагом, напевая рождественскую песенку про бубенчики. Потом остановился, закурил трубку — я услышал, как щёлкнула зажигалка. Мы с Клер бросились бежать.
— Дом для мальчиков? Что это? — спросил я, заранее предчувствуя недоброе. — Приют? Психбольница? Исправительное заведение?
— Всё вместе, — чуть не плача ответила Клер.
— Но если меня туда упрячут, я больше не увижу папу! Никогда!
Клер встала на колени возле игрушечных железнодорожных путей и взялась за пульт:
— Другого выхода нет, Оскар! Готовься! Он сейчас войдёт!
— Подожди! — воскликнул я. — Мой кошелёк! Он наверху, в комнате служанки, в кармане моих штанов. А в нём билеты! Без билета нельзя! Меня высадят!
Клер бросилась к секретеру, на котором стояла фарфоровая свинья-копилка. Разбив её об пол, Клер собрала монеты и сунула мне в руку пригоршню мелочи.
— До свиданья, Оскар! — Её душили слёзы, но экспресс «Двадцатый век» она запустила без колебаний.
Отец Клер постучал в дверь.
— Оскар, ты здесь? — вежливо спросил он и постучал ещё раз.
Я рассовал деньги по карманам и схватил Клер за руку.
— Поедем со мной! — сказал я неожиданно для самого себя. — Прыгай, Клер! Прыгай!
Дверь распахнулась. Но Роберт Бистер опоздал. Ласточкой, пробив руками невидимую стену, я нырнул — прочь из Нью-Йорка, в неизвестность… в никуда. Пальцы Клер выскользнули из моей руки в последний момент, и её комната, её отец и она сама растаяли, как звёзды на утреннем небе.
Глава 17
— Доброе утро, богатей! — произнёс нараспев знакомый голос.
Вкус у меня во рту был препротивный. Пахло тоже отвратно, но чем-то знакомым. Похоже, хлоркой и рыбными палочками. Больничный запах. Открыв глаза, я тут же проверил, где кончаются мои ноги. Сколько мне теперь лет? Шесть? Двадцать шесть? Пальцы пошевелились под одеялом там, где положено. Во мне снова сто тридцать пять сантиметров роста! Мне снова одиннадцать лет! Вздохнуть с облегчением оказалось нелегко — мою грудь крепко стягивали бинты. Надо мной покачивался подвешенный на штативе прозрачный пакет с бесцветной жидкостью; от пакета шла тонкая трубка, которая заканчивалась иглой. Остриё иглы, закреплённое лейкопластырем, уходило мне в руку. Гм, неприятно.
— Тебе иголку навсегда всунули? — Голос шёл от изголовья кровати. Голос Уиллы-Сью.
Ответа я не знал.
— Где я? — Мой собственный голос прозвучал хрипло и надтреснуто.
Так, если Уилла-Сью здесь… и это больница… значит, я… вернулся? И тут же, подтверждая мои предположения, на глаза мне попался больничный штамп на простыне: «Больница Методистской церкви Кейро».
— Где мой папа? — спросил я.
— В пути. Он едет сюда из Калифорнии, — ответила Уилла-Сью. — Мама разыскала его с большим трудом. Представляешь, он работал на какой-то плантации, собирал апельсины! Ты об этом знал? Ну ладно, теперь-то он уволился и возвращается, потому что вы теперь богатеи. Он приедет сегодня вечером.
Краем глаза посмотрев на сестру, я удостоверился, что она ничуть не выросла: те же губки бантиком, те же кудряшки.
— Когда тебя наконец нашли, на тротуаре около вокзала, мама послала твоему папе телеграмму, чтобы он скорей ехал домой. Это очень дорого — послать телеграмму в Калифорнию, через «Вестерн Юнион», чтобы её доставили прямо на ранчо «Индейская роща». Мама заплатила целых три доллара и сорок центов!
— Когда это случилось, Уилла-Сью?
— Сам считай, — беззаботно сказала она. — Мама провела тут с тобой два дня, пока ты сам не мог дышать и лежал в этой отвратительной паровой палатке. Меня даже отправили ночевать к соседям — вот что я из-за тебя вытерпела!
— А потом? — нетерпеливо произнёс я. — Что было дальше?
— Потом ты чуть не умер, — коротко сказала она. — Но не умер.
По тону Уиллы-Сью я не мог понять, рада она, что я не умер, или нет.
— Мама сейчас пошла в кафетерий, хоть чашку чая выпить, — продолжила Уилла-Сью, болтая ногами, которые пока не доставали до пола. — А меня тут оставила.
На стул рядом с собой Уилла-Сью усадила ещё и своих кукол. И то и дело их поглаживала, похлопывала, меняла им позы, словно куклы тоже принимали участие в нашем разговоре.
— А как я чуть не умер? — спросил я.
— У тебя было сломано четыре ребра. Раз! Два! Три! Четыре! — Она поочерёдно загнула четыре пальца. — Ещё у тебя была дырка в лёгких. Как будто воздушный шарик прокололся. Из-за этого у тебя случилось воспаление в лёгких. И температура сорок! Она долго держалась! Ну, ещё бы, тебя же подобрали в Чикаго возле вокзала в одной пижаме! А пижама была из дорогущего магазина «Юные братья Брукс». Мама сказала, что такая пижама стоит целое состояние!
Руки-ноги у меня были точно ватные, и голова пустая… как у плюшевого кролика…
— А почему ты назвала меня богатеем? — превозмогая сонливость, спросил я.
— Ну, вообще-то мне этого знать не положено, — затараторила Уилла-Сью. — Но я спряталась в
