Я ничего не ответил. Уклейка, шныряя под поверхностью воды, водила мой поплавок из стороны в сторону.
«Имел когда?нибудь дело с женскими брюками?» — как?то спросил Всеволод, когда поутру мы вдвоем выгребали к середине залива, где водилось стадо лещей.
— Что?что? Ты, кажется, еще не проснулся.
— Понимаешь, приходится бывать в киноэкспедициях. Естественно— гостиница, отдельный номер. Всегда подворачивается баба, ну, актриса какая?нибудь. Грех не попользоваться. Да вот завели себе моду— носить брюки. Странное чувство, когда ее раздеваешь…
— Не знаю. Не испытывал.
Там, на берегу спала в палатке Люда, на которой он женился, еще будучи студентом ВГИКА.
Я был знаком с ним, а потом и с Людой больше года. Всеволод начал бывать у меня. То заходил, чтобы забрать какое- нибудь лекарство, которое добывала для него моя мама, то недавно без всякой моей просьбы взял почитать мой сценарий, купленный «Ленфильмом», но так и не поставленный.
Он был по–своему обаятелен, этот истинно русский человек, талантливый, много и легко пишущий, удачливый. Кроме того, бывший фронтовик. И я, будучи моложе Всеволода, дорожил нашим знакомством.
Поэтому так обрадовался, когда он в разгар душного московского лета предложил поехать куда?нибудь на рыбалку. — Ты ведь состоишь в обществе «Рыболов–спортсмен»? Сможешь устроить нас с Людой на какой?нибудь базе, добыть лодку? Только в глуши. И чтобы была гарантия клева.
Так мы оказались здесь. Зачем я увязался с ними?
— Парень! На поплавок ловишь? А где он?
Я успел обернуться, увидеть, что сзади меня скопились прибывшие к рейсовому катеру колхозники. Поддернул удочку и почувствовал, как на крючке ходит какая?то очень крупная рыба. Вот–вот могла лопнуть тонкая для такой тяжести леска. — Всеволод! Подсачек! Быстро!
Все?таки это было чудо, что онау нас не сорвалась— никогда мною ранее не виданная рыбина с изящным изгибом пасти. Сверкала под солнцем, в ярости лупила хвостом по щелястому полу дебаркадера.
— Жерех, — сказал бородатый мужик с перекинутой через плечо корзиной, откуда высовывались гуси. — Красавец!
— Чего будем делать? — спросил Всеволод. — Пока на катере, да ждать поезда, да ночь пути. В такую жару до Москвы протухнет. — Протухнет–протухнет! — подтвердили собравшиеся возле нас мужики и бабы.
— А я его выпотрошу, — сказала Люда. — Заверну в мокрую мешковину. Довезем!
Она достала из рюкзака нож, присела на корточки и принялась задело.
— Половина тебе, добытчик, половина нам! — постановил Всеволод. — Нет возражений?
— Нет.
— Показался, паразит! — вскричала какая?то тетка с бидоном. — В этотраз без обмана, по расписанию. Слава тебе, Господи! Из?за изгиба реки выплыло белое суденышко.
…Мы сидели на корме у своих непомерных рюкзаков и свернутых палаток. Дырявый тент над головами почти не защищал от солнца, но зато здесь было не душно, как внизу в салоне, набитом пассажирами.
Я?то по какому?то инстинкту никогда не упускал случая оказаться в гуще людей, послушать, о чем судачит народ, но Всеволод, который один за другим писал сценарии именно о жизни простых людей, к моему удивлению, всегда барски пренебрегал подобной возможностью.
«Быдло, оно и есть быдло!» — вырвалось у него, когда однажды я разговорился с подкатившим на велосипеде к нашим палаткам подвыпившим пастухом. У него кончилось курево, и я отдал ему пачку «Стюардессы» из своих запасов.
Несколько дней назад Люда, вымыв после ужина посуду, ушла спать. Мы остались вдвоем у догорающего костра. Всеволод вдруг сказал:
— Между прочим, перед отъездом я прочел твой сценарий. В некоторых местах прошелся по нему рукой мастера. Мало того, ты говорил, что «Ленфильм» не может найти на него режиссера. Заметь на будущее: только олухи пишут сценарии, не имея режиссера… Так вот, я успел передать твое творение на студию Горького. Там нашелся свободный режиссер. Они перекупают сценарий у «Ленфильма». У них горит план. Поэтому сразу же и запустят. Рад?
— Спасибо. Но почему ты говоришь об этом только сейчас? И потом?что это ты там сделал своей рукой мастера?
— Умей быть благодарным! Снимут фильм— половину гонорара отдашь мне. Нет возражений?
Вот тогда?то я и пожалел о том, что увязался с ними в это путешествие. Видимо, иногда нужно держаться подальше от преуспевающих людей. Чтобы не видеть их самодовольства, вечных устремлений извлечь из всего выгоду.
Катер вышел из устья реки и стал пересекать Волгу, чтобы причалить к пристани городка, где проходит железная дорога. Я стоял у поручней, глядел на суматоху барж, дизель–элек- троходов и юрких катерков.
Рядом встала Люда.
— Не обижайтесь на Всеволода. Он зачеркнул всего две–три ремарки, сам мне сказал. И, кажется, один эпизод.
— Какой?
— Не знаю, — она пожала плечами.
«Прах его побери с его рукой мастера!» — подумал я. Это был мой первый сценарий, и он был мне дорог.
С другой стороны, чего я капризничаю? Все?таки пристроил, потрудился.
Но что?то саднило душу. С того самого разговора о женских брюках.
…По шатким сходням сошли мы вслед за галдящей толпой пассажиров на пристань. Обливаясь потом, дотащили наш тяжкий скарб до железнодорожного вокзала, сдали в камеру хранения, купили билеты на поезд, который отправлялся отсюда только в шесть вечера.
— Давайте завалимся куда?нибудь в ресторан, — предложил Всеволод. — Наконец?то пообедаем по– человечески!
Пыльными, замусоренными улочками, вымершими от жары, дошли до базара, рядом с которым, как нам объяснили, находился единственный в городе ресторан «Волна».
По пути я задержался у деревянного стенда с выгоревшей газетой. Две недели мы были оторваны от новостей.
Номер «Известий» оказался трехдневной давности. Передовица разъясняла политику партии в отношении сельского хозяйства, славила «нашего дорогого Никиту Сергеевича Хрущева» за внедрение кукурузы, и я в который раз подивился тому, что человек, мужественно разоблачивший культ Сталина, допускает в отношении себя все ту же лесть… Вдруг мое внимание привлекло маленькое сообщение в конце соседней страницы.
Оно извещало о самоубийстве Эрнеста Хемингуэя.
— Где ты там? — дошло до моего слуха. — Иди скорей! Жрать хочется.
Хорошенький-пригоженький
Субботним утром в октябре машин на улицах мало. Можно было бы быстро домчаться до Черемушек. Но Георгий Сергеевич старался вести свой «Пежо-205» как можно медленнее. Неприлично было бы явиться раньше условленного срока— десяти часов.
Ночью он не раз просыпался, взглядывал на часы. Как ребенок, торопил время, ждал и не мог дождаться когда же наконец, наступит утро.
Он и предположить не мог, что давно забытая страсть пробудится в нем с такой силой.
