— Слушай, — сказал я, — сегодня опять жара. Нехорошо пить. Особенно с утра.
— Не хочешь — не пей, — неожиданно равнодушно отозвался он, отключаясь.
Я поднялся. И пока он пребывал в нирване, быстро вышел.
Брат моего приятеля пропадал. Я знал его жену, двоих маленьких детей — мальчика и девочку.
… Ехал в троллейбусе, видел пришибленный двухнедельным зноем город. По тенистым сторонам улиц уже тянулись в сторону моря курортники.
То ли от выпитой чачи, то ли от жары в голову одна за другой стали лезть мрачные мысли. Думал о том, что и город этот, столь счастливо расположенный на берегу моря, в субтропиках, пропадает. С перерывами я прожил здесь несколько зим, знал жизнь его жителей, бедняков, вечно зависимых от приезда отдыхающих, гибнущих в сонной одури будней. Вместо того чтобы самим наслаждаться роскошью своей природы, морем, волей, они превращались в затравленных жизнью мещан. И все их помыслы были направлены на то, чтобы любым способом дать возможность детям или внукам уехать отсюда учиться в Москву или хоть куда-нибудь, только вырваться из этой одури.
Троллейбус проехал мимо углового дома с каменной оградой, из-за которой в сторону улицы свешивалась пышная лиана — бугенвиллия, сплошь покрытая водопадом красных цветов. Даже в местном Ботаническом саду не было такого чуда, и я всегда подозревал, что за этой оградой живёт какая-то необыкновенная семья, не похожая на остальных обывателей.
Простившись с бугенвиллией, я ещё довольно долго ехал по прямому, как стрела, шоссе. Справа, параллельно шоссе, тянулась железнодорожная насыпь. А за ней нестерпимо, до рези в глазах, сверкало пустынное море.
Я представил себе, что сейчас делается там, на городском пляже, где тесно плещутся тысячи потных тел, дети визжат и писают в воду…
Пока выходил из троллейбуса, пересекал шоссе, подходил к одной из стандартных пятиэтажек, взбирался по лестнице на пятый этаж, я взмок, будто пробежал несколько километров.
Однокомнатная квартира была не моя. Ключи от неё мне дали знакомые, которые, спасаясь от жары, всей семьёй уехали в деревню, в горы.
Хотя окно у меня было раскрыло настежь, здесь была душегубка. Казалось, зной вливается сюда волнами.
Для того чтобы хоть как-то проскваживало, я открыл дверь на лестничную клетку. Сорвал с себя рубашку, остался в майке. Потом снял и её. Умылся вяло сочащейся из крана тёплой водой. Нужно было наконец позавтракать. И приняться за работу, ради чего я, собственно, и приехал сюда из Москвы, — писать заявку на сценарий.
Достал сыр, помидоры из авоськи. Помидоры были горячие!
Завтракать расхотелось. Следовало бы сначала сходить освежиться в море, но выходить снова на солнцепёк не оставалось никаких сил. День я промаялся, не написав ни строчки.
— К сентябрю привезите мне комедийный сценарий или хотя бы по заявке на комедию, — обратился к нам, четверым слушателям высших сценарных курсов, знаменитый кинорежиссёр Иван Пырьев.
Почему он выбрал для этого задания именно нас, было непонятно.
— Если хотите, готов каждому ставить в день по бутылке «Столичной». Только чтоб к сентябрю сценарии были. Считайте это правительственным заданием.
Я не любил фильмы Пырьева. Особенно такие лубочные, как «Свинарка и пастух», «Волга-Волга». В самом начале одного из них появляется одесский еврей Леонид Утесов в широкополой войлочной шляпе, с длинным бичом, он погоняет стадо и поёт: «Легко на сердце от песни весёлой, она скучать не даёт никогда…»
Ничего подобного я поставлять Пырьеву не собирался. И жизнь вокруг была такая — не до смеха.
Тем не менее отказаться от этого задания не хватало решимости.
Ничего в голову не приходило. «Это от жары», — подумал я и решил завалиться спать в надежде, что к ночи жара спадёт, можно будет как следует сосредоточится и что-нибудь придумается.
Только поспать не удалось. В голову, воспалённую жарой, лезла всякая чушь. То вспомнился местный житель Вано, который, желая приударить за дамой-курортницей, сорвал с клумбы цветок, и чтобы продемонстрировать ей, как он замечательно благоухает, сунул нос в раскрывшийся бутон. Оттуда вылетела пчела и мгновенно ужалила его в этот самый нос. То привиделся подвыпивший Ворошилов, который несколько лет назад пустился в пляс здесь, в приморском ресторане «Амра»…
Ночью, разметавшись в поту, я вспомнил, как мальчиком во время эвакуации в Ташкенте, чтобы спастись от летней духоты, по совету местных жителей, спал с мамой на полу.
В темноте я стянул с кровати матрац с простыней и подушкой на пол, принёс из кухни хозяйский радиоприёмник ВЭФ. Подключил его к сети.
Лёжа, стал искать на коротких волнах какую-нибудь станцию на русском языке. Дома в Москве привык засыпать под бормотание радио.
Сквозь вой и треск наконец-то пробилась русская речь. Это был «Голос Америки».
То, что я услышал, заставило меня прижать приёмник к уху. Решил, что ослышался. Лихорадочно крутил ручку настройки. Попал на «Би-би-си». И тут глушило. Но всё-таки можно было разобрать, что вчера войска Варшавского пакта вошли на территорию Чехословакии. Советские танки ворвались в Прагу.
Невидимая сила рывком подняла меня с пола.
Что я знал о Чехословакии? Некоторое время назад до меня долетел ветер начавшихся там перемен. Вдруг получил по почте увесистый томик «Млада советска поэзие», где были переводы и моих стихов.
Людей, которые с любовью выпустили эту книгу, сейчас расстреливали из танковых орудий…
Было без четверти пять, когда я вышел из дома. Душно мне было, душно.
Пересёк шоссе, одолел железнодорожную насыпь, с грохотом спустился на усеянный галькой берег.
Разделся. Поплыл в светлеющем море. Оставляя на берегу адскую духоту, которая что зимой, что летом душила нас, как фашистская газовая камера.
— Эй! Куда плывёшь?! Запрет до шести. Здесь граница. Возвращайся, — услышал я усиленный мегафоном голос.
На берегу смутно виднелся наряд вооружённых пограничников с овчаркой на поводке.
Происшествие
Она проснулась рано. Сквозь штору просвечивали солнечные блики. «Наконец-то кончились дожди, — подумала она. — Настало бабье лето».
В кабинете звякнула посуда.
«Встал, — догадалась она. — Просматривает газеты».
Пошла в ванную, приняла душ. Мельком глянула в зеркало. Увидела старое тело, шрам на бедре. Быстро надела халат, причесала коротко остриженные волосы, прошла в кабинет.
Муж одиноко возвышался над столом. Как обычно, пил чай. Читал газеты. Необычным было лишь то, что сегодня он встал слишком рано для субботы, раньше жены.
Пять телефонных аппаратов стояли по левую его руку на специальном столике. На диске одного из них золотился герб Советского Союза.
— Доброе утро, — сказала она. — Гоняешь тут без меня пустой чай, не завтракал.
Он положил газету, взглянул на жену. В этот момент зазвонил один из телефонов. Снял трубку.
— Слушаю.
Никто не ответил. Он положил трубку на место.
— Кто это мог быть? — спросила жена. — Может быть, это звонил Леонид Ильич? Переживает, что дочь попалась на этих преступлениях с бриллиантами…
— Рано. Брежнев так рано не просыпается. Чего стоишь? Присядь. Хочешь, сварю тебе кофе и принесу сюда?
