Пожилой велосипедист с притороченной к раме пластиковой корзинкой ехал навстречу по сырому песку.
— Ке оре соно?! — крикнул я. — Который час?
Он оторвал одну руку от руля, неопределённо пометал ею в воздухе.
— Нове. Девять.
Часов у него не было. В корзинке, сколько я успел заметить, торчало что?то похожее на сапожные щётки.
Итак, если ему можно было верить, в запасе у меня оставался целый час.
…Как?то вечером эта самая Люся, припозднившись, является ко мне, приносит с собой пирожные, говорит, что весь день пробегала по ученикам, а завтра с утра должна давать урок английского где?то в моём районе.
Ужинаем, пръем чай. Потом после занятий Люся просится переночевать.
Чуя недоброе, я ей в этом отказываю. Чем, конечно, обижаю. Думаю – «больше не придёт».
Но на следующий же день она является. В этот раз- со своей мамой. Шустрой тёткой, которая сразу же, без спросу, кидается отдраивать мою кухонную плиту, энергично драить мои кастрюли и сковородки. До отъезда в Грецию остаётся меньше недели, и я понимаю, что подвергаюсь массированной атаке.
«У нас дача, — то и дело вмешивается в занятия Люсина мама — летом сможете работать на свежем воздухе, есть собственную клубнику. Кто будет ухаживать за квартирой во время вашего отсутствия? Квартира требует ухода, женских рук…»
Покончив с уборкой кухни, приказным тоном сообщает:
— Завтра, в воскресенье, приедете к нам. Познакомитесь со всеми нашими родственниками и друзьями. Испеку блины. Будем по традиции петь романсы под гитару.
— Спасибо. Я не люблю романсы.
— Как это вы не любите романсы? Вы не смеете не любить романсы! Не смеете, не любить мою Люсю!
— Мама! Что ты такое говоришь? — Люся, как бы смутившись, гладит меня по голове.
— Знаете что, — я грубо отвожу её руку, — валите?ка отсюда со своими благодеяниями!
…Солнце поднялось уже высоко. Ветер продолжал дуть, но теперь мне было даже жарко. Я, приустал, ошалел от ослепительного света и грохота прибоя,.когда, наконец, увидел мачту с флажками, а потом и мой стул.
Возле него на берегу высились две фигуры. Это были Пеппино и Марио. Рядом лежала на боку большая спасательная лодка. Старый пьяница, словно какой?нибудь пират, оглядывал море в бинокль. Я крикнул по–русски:
— Эй, я не утонул!
Они обернулись, Кинулись ко мне.
— Мамма мия! — воскликнул Марио, укоризненно указывая то на флажки, то на море.
Я быстро оделся, и лишь потом глянул на часы. Было без четверти десять.
Втроём мы зашагали к павильону. Сегодня, очевидно ввиду ветра и прибойной волны там было пусто, даже не играла музыка.
— Руссо! — Пеппино зашёл за стойку бара, положил на неё бинокль, снял с полки одну из бутылок, разлил в три рюмочки какую?то розоватую жидкость, Раздал по рюмочке мне и Марио, третью поднял сам. Напиток был обжигающе вкусен.
Я расцеловал обоих, вышел на набережную и только уселся на скамейку под пальмой, как послышался гудок Донато.
— Ты загорел, — сказал он, впуская меня в машину.
— Как будет «загорел» по–итальянски?
— Аббронзато.
— Послушай, а чем сейчас угощал меня Пеппино? Что?то очень крепкое, розового цвета.
— Граппа. Его любимая водка, настоянная на черешне. Скажи, голоден, хочешь кушать?
— Признаться, как зверь!
— Впереди у меня оставалось целых двенадцать дней такой жизни, и я подумал о том, что может быть не надо отравлять их поисками какого то былого счастья.
…В тот день, в ожидании, когда за мной приедет полицейский Нардо, я внезапно увидел себя где?то в конце пятидесятых годов, разглядывающего под светом вечерних фонарей улицы Горького загадочную афишу возле театра имени Ермоловой.
«ВОЛЬФ МЕССИНГ.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ.
ЧТЕНИЕ МЫСЛЕЙ НА РАССТОЯНИИ.
Начало в 19 ч.»
До этой минуты я, кажется, никогда не отдавал себе отчёта в том, что порой отвечаю на вопрос ещё до того, как собеседник его задал. Или я просто понимаю, о чём тот или иной человек, что бы он ни говорил, думает на самом деле.
Покупаю билет и оказываюсь в зале, уже набитом публикой.
Выступления Мессинга описывали много раз, и здесь нет смысла подробно рассказывать о них. Упомяну только о том, что стало известным относительно недавно: Мессинг встречался со Сталиным на даче в Кунцево, предсказал ему смерть через несколько дней. Что и случалось.
Конечно, тогда я почти ничего не знал об. удивительных свойствах этого человека. Думал- просто гипнотизёр. Хотя что такое гипноз никто до сих пор толком не понимает.
…Сижу в партере среди настороженных зрителей. На сцене за длинным столом находится выбранное из публики жюри. Оно контролирует чистоту опытов, ревниво следит за тем, чтобы Мессинг не сдвинул повязку с глаз, не подглядел куда и каким образом добровольный участник эксперимента спрятал тот или иной предмет- авторучку или, скажем, коробок спичек.
Мессинг судорожно хватает зрителя за запястье, приказывает ему думать о спрятанной вещи и через минуту–другую находит её под аплодисменты зала. Внимательно наблюдаю за этим, страшно нервным человеком. Всё в нём дрожит от напряжения- губы, брови.
Опыты по отысканию вещей довольно однообразны. С присущим мне скепсисом пытаюсь найти объяснение этим чудесам.
«Артист! — думаю я. — Фокусник. Ломает комедию. Должно быть, в зале таится какой?нибудь его помощник или помощница, по рации нашёптывает ему где и что спрятано.»
Возникает неодолимое желание уличить шарлатана, вывести его на чистую воду.
Когда председатель жюри призывает очередного желающего принять
участие в эксперименте, я поднимаю руку.
Мессинга выводят из зала. А я, прежде чем пройти к сцене, достаю из бокового кармана пиджака блокнот, куда обычно записываю начатки стихов, закладываю его за откинутое сиденье своего кресла.
Приводят Мессинга. Проверяют повязку на глазах. Тот цепко хватает меня за запястье.
— Думайте! Думайте о своём ряде, своём месте! — науськивает дрожащий от напряжения человек, похожий на какого?то немецкого композитора, то ли Шумана, то ли Шуберта, — Вы не о том думаете…
Действительно, думаю не о своём блокноте, спрятанном в девятом ряду на шестнадцатом месте, а о том, что кресло?то моё пустое, и уже по этому простому признаку легко догадаться, где лежит спрятанная вещь.
Он тащит меня через проход к девятому ряду, мимо колен зрителей к шестнадцатому месту.
И вдруг, прежде чем нащупать за откинутым сиденьем блокнот, начинает громко бормотать:
— Стихи! О капитанах. Не так ли? «Тоска ломает бровь. Нет, не в иные страны. Все веруют в любовь смешные капитаны». Не так ли?
— Так… — с ужасом подтверждаю я.
Мессинг берет и возвращает мне блокнот. Снимает повязку.
Зал снова аплодирует. А у меня мешаются мысли. Я ведь вовсе не думал сейчас о стихах! Моего
