500 фунтов стерлингов покажется небольшим, но для меня это были громадные деньги. Потом я потратил их самым неожиданным образом.
Вот мы с тобой, дружочек, и дожили до последнего года тысячелетия. До двухтысячного! Непривычно видеть эту цифру вместо звезды на вершине украшенной игрушками ёлки в детсадовском зале, где вы обычно занимаетесь хореографией.
Теснимся с другими родителями на низких скамеечках в конце зала. Марина, затаив дыхание, смотрит, как ты в длинном, нарядном платье, покрытом узором розовых цветов, вышагиваешь под музыку из–за ширмы в череде разнаряженных малышей.
Начинается действо с песенками, хороводами под руководством воспитательниц, переодетыми дедом Морозом и Снегурочкой. «Под ёлочкой, под ёлочкой мы водим хоровод. Пришёл к нам праздник радостный, весёлый Новый Год».
С детства почему–то всегда стыдно слышать подобные припевки и пританцовки. А тётенька – музыкальный работник вовсю старается за стареньким фортепиано. Щёлкают в руках родителей фотокамеры, стрекочут киноаппараты. Твой крёстный Женя стоит в уголке на стуле, снимает видеокамерой тебя. Только крупные планы, как я его попросил.
Может, и вправду говорят, что дети от поздних браков получаются необыкновенные. Во всяком случае, среди этих неуклюжих мальчиков с торжественными галстуками–бабочками, чуть испуганных девочек ты выглядишь самой уверенной, самой красивой. Всё время посматриваешь в мою сторону. Киваю тебе, мол, я тут, всё в порядке! И ты с азартом снова пускаешься в пляс. Лукавые глаза сияют.
Но вот дед Мороз раздал подарки. Отгремели аплодисменты. Под грустную, прощальную музыку дети чередой уходят. Перед тем, как скрыться за ширмой, ты оглядываешься в последний раз.
И у меня сжимается сердце. Так ушла бабушка Белла, так однажды уйду я, Марина. И тебе некого будет искать взглядом…
В раздевалке ты выскакиваешь из–за какой–то двери, налетаешь на маму, на меня. Целуешь в нос.
В мире, кроме тебя, есть ещё один человек, рядом с которым я не могу быть ни грустным, ни огорчённым.
…Как–то в год, когда за отцом Александром усилилась слежка, когда в газетах начали появляться клеветнические статьи о нём, батюшка попросил после службы подвезти в Москву, до первого метро, «одного человека».
В «запорожец» рядом со мной села высокая, уже немолодая женщина в синей куртке с откинутым капюшоном, длинной юбке. Хотя глаза её весело улыбались, она промолчала всю дорогу, пока мы мчали до Москвы.
Я не столько видел, сколько ощущал исходящий от неё необыкновенный свет.
Когда я подчалил к тротуару у метро «ВДНХ», она раскрыла сумку, достала оттуда картонную коробку, вручила мне и вышла из машины. Дома я извлёк из коробки округлый глиняный барельеф с изображением улыбающегося Иосифа и сидящей на ослике юной девы Марии с маленьким, тоже задорно улыбающимся Иисусом на руках.
Взгляни, этот барельеф до сих пор висит над настенным ковром, на котором я играл в детстве. Никогда, ни в одной картинной галерее, я не видел такого весёлого, всепобеждающего бегства в Египет.
Через много лет, выступив в Библиотеке иностранной литературы на вечере памяти отца Александра, я увидел за толпой обступивших меня людей незабвенные сияющие глаза.
С тех пор сначала для меня, потом и для Марины, и для тебя Клер – монахиня в миру из католического ордена Младших сестёр Иисуса стала самым родным человеком. Будучи родом из богатейшего семейства Франции, девушкой оставила многочисленную семью, уехала в джунгли Амазонки, пять лет жила среди диких племён, свидетельствовала вместе со своими сёстрами по ордену о Христе. Поступками, добротой, самоотверженной помощью туземцам. Потом с той же миссией работала в иных странах. Пока не оказалась в России. В Москве.
Она служила домработницей у культурного атташе французского посольства. Это именно Клер вместе с другими людьми тайно передавала рукописи ныне прославленных книг отца Александра на Запад…
Вот кого, оказывается, вёз я тогда на своём «запорожце».
Со времени твоего появления на свет Клер особенно часто бывает у нас. Растёшь в лучах и её любви.
С ещё большей благодарностью к Богу, как чудо, к которому невозможно привыкнуть, воспринимал я присутствие в моей жизни отца Александра Меня.
Каждое воскресенье я старался приезжать в Новую деревню в храм, ставший родным. Открывал батюшке во время исповеди душу, молился вместе со всеми, причащался, слушал его замечательные проповеди.
Год за годом не реже нескольких раз в месяц и отец Александр появлялся у меня дома. Всегда неожиданно. Приносил то авоську с картошкой, то апельсины. То целую сумку с продуктами, которых потом хватало на неделю. Раздевшись, устало садился в торце стола против оранжерейки и, пока я на кухне заваривал ему чай или кофе, смотрел на цветы.
— Ну, что вы там накорябали? Читайте! – нетерпеливо просил он, размешивая ложечкой сахар.
И я читал ему вслух с черновика всё, написанное с тех пор, как он был у меня последний раз. Трепетал, интересно ли ему, нравится ли?
Никогда не давил он на меня своим авторитетом. Не покушался на вмешательство в текст. Слушал в высшей степени внимательно, в раздумье пощипывал бороду.
— Сколько сейчас прочли? Одиннадцать страниц? Да вы лентяй! А если завтра кирпич с крыши упадёт? Кто за вас это напишет? Так мало сделали за всё это время! – с сокрушением оглядывал меня, выцветшие обои, обшарпанную обстановку, в сердцах приговаривал: – Негоже человеку быть одному…
Иногда, если было уже очень поздно, оставался ночевать, предварительно заведя будильник на шесть тридцать утра.
Перед сном вместе молились перед той самой иконой Спасителя, которую он тоже очень любил.
Как–то нашу молитву перебил телефонный звонок. «Неужели снова меня?» – мрачно спросил отец Александр. Его постоянно разыскивали по всей Москве то беспокойные дамочки из нашего прихода, то начинающие интеллектуалы, которым в двенадцатом часу ночи приспичивало в очередной раз выяснить разницу между католичеством и православием.
Но тогда позвонили мне. Это был знакомый председатель Совета министров Туркмении. Извинился за то, что так поздно. Сообщил, что консилиум врачей предлагает ему операцию. Как показывает рентгеновский снимок, на выходе из почки в мочеточник застрял камень…
Во время нашего разговора отец Александр вышел в ванную принять душ. Когда он вернулся, я сообщил ему о сути дела, о том, что меня просят срочно вылететь в Ашхабад.
— Вижу, уже согласны. А как же ваша рукопись?
— Возьму с собой. Заберусь в какой–нибудь заповедник. Там поработаю.
— Тогда – с Богом! В заповедник… Ох, и завидую я вам! В заповеднике сейчас, осенью, наверное, полно зверей, птиц… Не довелось побывать в Азии, ни разу.
— Ничего, батюшка, как–нибудь побываем вместе.
Тогда я даже предположить не мог, что через несколько лет мои слова сбудутся, вдвоём пространствуем по Самарканду, Бухаре и Хиве целый месяц!
…Я прилетел в Ашхабад утром. Прямо к самолёту подъехала белая «Волга», на которой я был отвезён к дому председателя Совета министров. Дом–коттедж находился в центре города, среди сада, обнесённого высокой сетчатой оградой. Милиционер, стоящий у своей будочки при входе, едва взглянув на мой паспорт, пропустил в калитку.
