— Да, они надеются, что хватит на последнюю книгу.
— Ужасно. — Он покачивает головой. — С кем-то подобным. И таким образом.
— Но они же всегда наиболее уязвимы, не правда ли?
Он кивает, а секунду спустя опять качает головой. Но теперь он оглядывается на раскинувшуюся Салли, потом находит взглядом сына.
— Ну что же. Мой знаменитый номер отцовства.
Он приподнимается на колени, потом встает, посылает воздушный поцелуйчик вниз Бел — супер- пикник — и спускается туда, где Том строит свою плотину.
— Ого-го, Том! Бог мой, ну просто замечательно.
Пол похрапывает во сне. Бел закрывает глаза и грезит о мужчине, которого когда-то знала, хотела, но в постель с ним почему-то так и не легла.
«Потайное» место не так уж и далеко — чуть-чуть вверх по склону от дорожки к одинокому валуну, который оказался в стороне от стада. Ложбина в кустарнике за ним; невидимый каменный уступ, который отражает солнце и маргаритки, и ярко-синие стрелки шалфея, немного клевера, единственный ярко- красный мак.
— Эмма, тут чудесно.
— Ты думаешь, они нас найдут?
— Нет, если мы будем сидеть тихо-тихо. Так идем же и сядем вон под тем деревцом. — Она садится, девочка выжидательно становится на колени рядом с ней. — Вот что: нарви цветочков, а я придумаю историю.
Эмма торопливо вскакивает.
— Всякие цветочки?
Кэтрин кивает. Она нашаривает в красной сумке сигареты, закуривает одну. Девочка спускается туда, где солнце заливает дно маленькой впадины, но оглядывается.
— Про принцессу?
— Конечно.
Ничего не приходит в голову; ни призрака даже самой простой сказочки; только призрак того последнего сокрушенного островка. Доброта, что еще? Пусть даже больше ради Бел, чем ради нее. И ничего, ничего, кроме бегства. К детству, к женственной фигурке в желтой блузке и белых шортиках, босоногой, сосредоточенно дергающей упрямые цветы, стараясь вести себя очень хорошо, тихо-тихо, не оглядываясь, будто они играют в прятки. Игра, не искусство. Твоя маленькая белокурая племянница, твоя любимица, твоя вера в невинность, нежная кожа, пухлые губки, доверчивые глаза. Которую следовало бы любить гораздо сильнее, чем ты ее любишь. Этот странный водораздел между маленькими детьми и не-матерями; Салли, неловкая попытка стать асексуальной, заботливой, почти няней. Вот почему и завидуешь Бел. Нельзя плакать, надо сосредоточиться.
Если бы только. Если бы только. Если бы только. Если бы только.
— Ты придумала, Кэт?
— Почти.
— Мне жарко.
— Ну так иди сюда.
И девочка взбирается в тень, где Кэтрин сидит под терновником, и снова становится на колени, держа сорванные цветы.
— Они очень милые.
— Синие такие противные. Не ломаются.
— Ну ничего.
Эмма пощипывает нераспустившуюся луговую ромашку, затем смотрит вверх на Кэтрин, затем снова вниз.
— Мне не нравится, когда ты несчастная.
— Мне тоже, Эмма. Но иногда ничего поделать нельзя.
Девочка смотрит на свои поникшие цветы.
— Я не обижусь, если ты не придумаешь историю. — Она добавляет: — Не очень.
— Только чуточку не очень?
Эмма кивает, радуясь такой градации. Выжидающее молчание. Кэтрин затягивается, выдыхает дым.
— Жила-была принцесса.
И Эмма меняет позу с той самой детской требовательностью к соблюдению ритуалов: кладет цветы, проползает немного вперед и поворачивается, чтобы сесть рядом с Кэтрин, которая обнимает ее одной рукой и притягивает к себе.
— Она была красивая?
— Конечно. Очень красивая.
— Она побеждала в кункросах красоты?
— Принцессы слишком знатны для конкурсов красоты.
— Почему?
— Потому что они для глупых девушек, а она была очень умной.
— Умнее тебя?
— Гораздо умнее меня.
— А где она жила?
— Вон за тем холмом, совсем близко. Очень давно.
— Это правдивая история?
— Вроде как.
— Если нет, то ничего, мне все равно.
Кэтрин бросает сигарету; хватается за единственную соломинку.
— А еще она была очень печальной. Ты знаешь почему? (Эмма качает головой.) Потому что у нее не было ни мамуси, ни папуси. Ни братьев, ни сестер. Никого.
— А конец будет счастливый?
— Подождем и узнаем.
— Наверное, счастливый, я так думаю. А ты?
Этот странный третий мир за пределами нашей власти. Кэтрин поглаживает плечо девочки.
— В один прекрасный день она отправилась на пикник со своими братьями и сестрами. И своими родителями, а они были король и королева. Они пришли сюда. Куда мы сегодня. (Эмма кивает.) Но она была непослушной, она решила подшутить над ними. Спрятаться, и чтобы они все ее искали. И вот она пришла сюда, где мы сидим сейчас, и села тут. Но было так жарко, что она легла, и ее сморил сон.
— Она заснула.
— И она спала, спала, спала. А когда проснулась, было совсем темно. И она ничего не видела, кроме звезд. Она звала и звала. Но никто не ответил. Она звала опять, и опять, и опять. Но было слишком поздно, они все вернулись домой. И услышала она только речку. Плоплоплоплоплоп. Поздно, поздно, поздно.
— А они ее разве не искали?
— Все это случилось так давно, что люди тогда не умели считать. Ты можешь это себе представить? Даже король умел считать только до двадцати. А детей у них было двадцать три. Ну, они пересчитывали их до двадцати, а дальше на глазок.
— И пропустили ее.
— Так что она была тут совсем одна. (И из никуда в историю: гарантированное будущее, перипетии.) Она попробовала пойти домой. Но все время спотыкалась и падала, в темноте она не понимала, где она. И забредала все дальше и дальше. Колючки рвали ей платье, она потеряла башмачок. И начала плакать. Она не знала, что ей делать.
— И она очень боялась?
Кэтрин притягивает племянницу поближе.
— Ты и вообразить не можешь, как сильно она боялась. И ей не стало легче, когда рассвело. Потому
