Вот в этой маленькой комнатке, сидя с чашечкой кофе в руке, я почувствовала, как необратимо вовлекла меня в свой водоворот жизнь замка.
4
Я сказала себе, что мое дело не выяснять, причастен ли хозяин замка к смерти своей супруги, а определять, насколько его картины нуждаются в реставрации и какие методы будут здесь наилучшими. Несколько последующих недель я посвятила работе.
В замок приехали гости, а потому к семейному столу меня не приглашали. Я не очень расстроилась, гораздо больше обеспокоенная своими ухудшающимися отношениями с графом: он как будто надеялся на мой провал. Я боялась обмануться в своих надеждах, а когда занимаешься такой тонкой работой, важно верить в успех начатого дела. Но в одно прекрасное утро граф все-таки пришел в галерею.
— Боже мой! — воскликнул он, посмотрев на стоящую передо мной картину. — Мадемуазель Лосон, что вы делаете?
Его недовольный тон поразил меня — уже сейчас было видно, что мои старания не пропали даром. Я почувствовала, что заливаюсь краской, и уже приготовилась резко возразить, но он продолжил свою мысль:
— Вы вернете картине яркость красок, которые снова заставят всех вспомнить об этих проклятых изумрудах?
Он был доволен шуткой и тем, как я вздохнула, услышав, что у него нет других претензий ко мне. Чтобы скрыть свое смущение, я сказала:
— Теперь вы убедились в том, что женщина может обладать некоторым профессиональным мастерством?
— Я всегда подозревал, что вы — непревзойденный реставратор. Кто, как не женщина решительная, с характером, поторопится приехать сюда, чтобы отстоять в глазах света вторую половину человечества, которую, как мне представляется, ошибочно называют слабым полом?
— Единственное, чего я хочу, — это качественно закончить работу.
— Если бы у всех феминисток был ваш здравый смысл, мы бы избежали многих проблем!
— Полагаю, некоторых проблем с моей помощью вы все же избежали, потому что еще немного и картины пришлось бы…
— Знаю, знаю. Поэтому я и решил вызвать вашего отца. Увы, он не смог приехать. Но вместо него приехала дочь. Нам очень повезло!
Я повернулась к картине, но не решилась до нее дотронуться: боялась, что дрогнет рука. Моя работа требует полной сосредоточенности.
Граф подошел и встал совсем рядом. Делая вид, что разглядывает картину, он явно наблюдал за мной.
— Это, наверное, очень интересно, — заметил он. — Вы должны посвятить меня в суть дела.
— Прежде чем начать реставрацию, я провела пару экспериментов, чтобы убедиться, что использую самый лучший метод.
— И какой же оказался самым лучшим? — Он пристально посмотрел на меня, и я снова почувствовала, что краснею.
— Слабый спиртовой раствор. Он бессилен на затвердевшем слое масляной краски, но в данном случае ее смешали с древесным маслом…
— Какая вы молодец!
— Это моя работа.
— В которой вы настоящий профессионал.
— Значит, вы в этом убедились? — Мой голос прозвучал немного нетерпеливо, и я сжала губы, чтобы сгладить впечатление, которое могло произвести мое восклицание.
— Еще нет, но уже начинаю убеждаться. Вам нравится эта картина, мадемуазель Лосон?
— Интересная работа, но не самая лучшая. Ее, конечно, не сравнить с полотнами Фрагонара или Буше. Видимо, художник был мастером цветовой гаммы. Прекрасный ализарин, смелость в выборе колорита, кисть немного тяжеловата, но… — Я замерла, почувствовав, что он подсмеивается надо мной. — Боюсь, я становлюсь довольно скучной, когда говорю о живописи.
— Вы слишком самокритичны, мадемуазель Лосон.
Я? Самокритична? Мне об этом говорили первый раз в жизни, но я знала, что это правда. И еще знала, что похожа на ежа, защищающегося с помощью своих иголок. Значит, я выдала себя.
— Вы скоро закончите реставрацию этой картины, — продолжал он.
— И узнаю о вашем решении, — подхватила я.
— Уверен, вы не сомневаетесь в том, каков будет вердикт, — ответил он и, улыбнувшись, оставил меня одну.
Через несколько дней картина была закончена, и граф пришел, чтобы объявить приговор. Несколько секунд он неодобрительно хмурился, и я совсем упала духом, хотя до того, как он вошел, была довольна своей работой. Яркие краски, выделка платья и смелость цветовых сочетаний, отличавшие стиль художника, напоминали Гейнсборо. До реставрации все это было скрыто.
А он стоял и уныло покачивал головой!
— Вы недовольны? — спросила я.
Он покачал головой.
— Ваша Светлость, я не знаю, что вы ожидали увидеть, но уверяю вас, любой знаток живописи…
Он переключил внимание на меня. Брови приподнялись, губы дрогнули в улыбке, маскируя удивление, которое чуть не выдали его глаза.
— …оценил бы вашу работу, — закончил он за меня. — О да, обладай я талантом, я бы закричал: «Это чудо! Скрытое под пеленой времен предстало перед нами во всем своем блеске!!» Действительно, это великолепно, но я все еще думаю об изумрудах. Вы не представляете, сколько они нам доставили хлопот. Теперь, благодаря вашим стараниям, мадемуазель Лосон, в замке опять начнется изумрудная лихорадка. Возникнут новые догадки, предположения.
Граф дразнил меня! Я со злостью подумала, что он надеялся на мой провал, и теперь не хочет признавать себя побежденным, а поскольку он не может отрицать очевидного, то заговорил о своих изумрудах.
Затем я напомнила себе, что каков бы он ни был, меня это не касается. Меня интересует не граф, а его коллекция.
— К работе у вас претензий нет? — холодно спросила я.
— Вы оправдали ваши рекомендации.
— Так вы хотите, чтобы я продолжала работу?
На его лице мелькнуло непонятное мне выражение.
— В противном случае я был бы очень огорчен.
Я просияла. Победа!
Но мой триумф был неполным. Граф стоял передо мной и улыбался, будто напоминая мне, как безошибочно он угадывал мои сомнения и страхи — все, что я хотела скрыть.
Мы оба не заметили, как в галерею вошла Женевьева. Возможно, она уже несколько секунд наблюдала за нами.
Граф первым увидел ее.
— Что тебе надо, Женевьева? — спросил он.
— Я… Я пришла посмотреть, как идет реставрация.
— Что ж, подойди и посмотри.
Она приблизилась с тем угрюмым видом, какой у нее часто бывал на людях.
— Вот! — сказал граф. — Ну, не чудо ли?
