Брил он прекрасно.
— Где же это ты, Коля, так научился?
Пальцы Кузьменко, вытиравшие бритву, на мгновение замерли. Возможно, бойца удивило, что я назвал его по имени. Но Кузьменко ответил, как обычно, невозмутимо:
[40]
— В армии. Ребята просили. Вот и привык.
— Ну, спасибо тебе, Коля, — сказал я.
— Пожалуйста, товарищ капитан...
Я спросил у Линькова его мнение об этом партизане.
— Солдат неплохой, — сказал Григорий Матвеевич. — Вот малограмотен только и держится бирюком. Ни с кем особо не дружит.
— Для этого есть какие-нибудь причины?
— Думаю, характер такой.
— Характер?.. А что, расположение застав он знает?
— Знает, конечно.
— Вы разрешите мне брать Кузьменко в качестве провожатого на эти дни?
— Пожалуйста, берите.
Я трижды ходил с Николаем Кузьменко, изучая местность вокруг центральной базы. Посещал заставы, знакомился с партизанами, приходившими с заданий.
Расспрашивал Кузьменко об его прошлой жизни, о пребывании в отряде Линькова, о взаимоотношениях партизан.
Николай не произнес ни одного слова осуждения в чей-нибудь адрес.
Любое приказание он выполнял быстро, с охотой, держался подтянуто, собранно.
Кузьменко нравился мне день ото дня все больше и больше.
Я полагал, что, если с ним подзаняться, он окажется полезным для разведывательной работы человеком.
— Скажи, Николай, — спросил я однажды, когда мы отдыхали, сидя на стволе поваленного обомшелого дерева. — Кто из наших партизан мог бы рассказать о немецких гарнизонах в Житковичах или Микашевичах?
Кузьменко озадаченно поскреб щеку:
— Не скажу, товарищ капитан...
— А есть такие ребята в отряде?
Мой проводник окончательно смешался:
— Да я вроде не задумывался над этим, товарищ капитан. Ни к чему...
— Как же так? Разве не надо знать обстановку вокруг базы хотя бы? И ты не приметил, кто из партизан ее знает? Ведь мы сколько с тобой ходим по заставам!
Кузьменко растерянно улыбнулся:
— Ходить-то ходим... Я же слышу, о чем вы спрашиваете у ребят. Да они ж не могут вам ответить, товарищ
[41]
капитан. Выходит, не знают... Вообще, обстановку, наверное, только Батя знает.
Он глядел вопросительно.
Я не стал разочаровывать Николая Кузьменко и вместо ответа на его невысказанный вопрос предложил:
— А если я тебе поручу собирать данные о противнике? Как ты на это посмотришь?
— Мне, товарищ капитан?!
— А чем ты плох? Ведь не боишься?
— Не! Бояться я не боюсь, да как-то чудно... Не знаю я этого дела.
— Научишься.
— Если научите, тогда, конечно, я не против... А что узнавать-то надо, товарищ капитан?
— Все, что можно узнать, Николай. Прежде всего — какова численность немецких гарнизонов в крупных населенных пунктах. Где немцы держат гарнизоны, а где бывают наездами. Кто из местных жителей нам сочувствует, на кого можно положиться, а на кого нельзя.
— Понимаю, — сказал Кузьменко. — Значит, ходить, с людьми говорить... Я пойду. Только боюсь — не справлюсь я, товарищ капитан! Разговор у меня корявый...
— А по-моему, ты справишься, — серьезно сказал я, глядя в глаза Николаю Кузьменко. — Прекрасно справишься, Николай. Только помни: о том, чем мы будем заниматься, никому ни слова. А товарищи спросят о нашем деле — отвечай: ходим, мол, наблюдать за немцами в селах, и все. Понял?
— Понял, — сказал Кузьменко.
Глаза у него загорелись. Видимо, читал в свое время всякого сорта детективчики, и перед его мысленным взором промелькнули в этот миг волшебные картины невероятных приключений.
Но еще и другое увидел я на лице Николая Кузьменко в эту минуту — счастье.
Огромное счастье человека, ощутившего, что его ценят, в него верят, на него рассчитывают.
Возможно, Кузьменко очень долго был лишен такого доверия...
— Скоро сходим с тобой на одно задание, — сказал я, — Готовься.
— Да я хоть сейчас, товарищ капитан!
[42]
В те дни на заставы центральной базы вернулись из далеких вылазок группы партизан Седельникова, Яковлева, Лагуна и Сазонова.
Эти группы действовали в районах Пинска и Ровно, уничтожали там вражеские эшелоны, взрывали железные дороги и мосты.
Григорий Матвеевич посоветовал мне использовать возможности подрывников-маршрутников: они уходят на задания далеко от баз, проходят порой по нескольку сотен километров, встречаются с местными жителями, наблюдают обстановку в различных районах и, как правило, осведомлены о происходящем в тылу врага лучше, чем другие.
Памятуя о данном совете, я побеседовал с каждым командиром группы в отдельности.
Увы, сообщенные сведения были отрывочными. Воссоздать по ним четкую картину происходящего в тылу врага не представлялось возможным.
Происходило это по вполне ясной причине: до сих пор разведывательных задач отряду Линькова не ставили. Поэтому подрывники-маршрутники, озабоченные тем, как лучше выполнить задания по взрыву эшелонов, почти не интересовались численностью немецких гарнизонов в городах и селах, не наблюдали за интенсивностью движения железнодорожных составов противника, за характером и направлением фашистских перевозок.
Стараясь остаться «незримыми», маршрутники не входили в тесный контакт с населением оккупированных районов, сознательно избегали показываться в пунктах, расположенных поблизости от железных дорог.
Тем самым они оберегали жителей этих населенных пунктов от репрессий фашистских властей, а самих себя — от глаз возможных предателей.
Знание противника у диверсантов-маршрутников ограничивалось весьма поверхностными наблюдениями и теми впечатлениями, какие они сами вынесли из этих наблюдений.
Яковлев — тот вообще недоумевал, кому это нужно — знать, куда и что везет противник? Главное — взорвать пути, паровоз, пустить эшелон врага к чертовой матери под откос, и точка!
Если противник не довез груз, так ли важно выяснять, какой именно и куда?
Только одно привлекало командира группы — тол, мины, детонаторы.
[43]
