— Вот видите, ниточка наша удлинилась и раздвоилась. Начало положено. Теперь станем разыскивать Пришкеля и Павла. Если это настоящие патриоты — нить поведет дальше... Судя по рассказам Матрены, Пришкель и Павел Кирбай были связаны с пограничниками. А пограничники на плохих людей не надеялись!
8
Вечерело. Со стороны озера Белого, из низины острей запахло сыростью. Солнце садилось в тучу, и воздух на лесной дороге скучно сырел, а в чащобе, в зарослях малинника и крапивы, уже густели сумерки.
— Идет, — тихо сказал Кузьменко.
Мы встали с пеньков, где сидели добрый час, ожидая Павла Кирбая, и вышли на дорогу.
Он и впрямь был недалеко; шагал, чуть сутулясь, опустив голову, изредка вскидывая глаза. Увидел нас, нахмурился, но шага не замедлил.
Мы встречались тут, на дороге из рыбхоза в Залютичи, не первый раз. Неделю назад я, Седельников и Кузьменко вот так же «ненароком» столкнулись с Павлом, поздоровались, попросили спичек. Он дал нам спички, на о чем не спрашивая.
— Кури, — предложил я и протянул для закрутки добрую половину «Правды».
Не составило никакого труда заметить, что Павел тотчас посмотрел, какое число стоит на газетном листе. Однако парень не выдал волнения. Оторвал клочок бумаги, закурил.
— Как живешь, Паша? — спросил я.
Глаза у Кирбая темные, внимательные.
— Понемножку... А я вас вроде не знаю.
[69]
— Это неважно, Паша... Как табачок?
Павел сдержанно ответил:
— Табачок ничего. Главное — бумага хороша...
— Если нравится — еще принесем.
— Неплохо бы... У вас что же, много такой?
— Имеется.
— Богато живете...
— Какой там! Думаем вскорости еще богаче жить!.. Вот, может, у тебя рыбкой разживемся.
Павел чуть приметно усмехнулся:
— Рыбы — можно... Немцев не будет — принесу.
— Следят?
— Следить не следят, а увидят, что таскаешь, — попадет.
— А ты скажи — для своих.
— Ясно, не для чужих...
— Ну спасибо, Паша. Счастливо тебе!
— Бывайте...
В следующую встречу я сдержал слово — принес Павлу экземпляр газеты «Известия»:
— Ты бумаги просил. Вот, держи.
Кирбай взял газету, прочитал заголовок, посмотрел в лицо каждому из нас:
— Спасибо... товарищи.
— Не за что, Паша. А что, рыбки-то не взял?
— Да кто ж знал, что вы нынче придете?
— А если б знал — прихватил бы?
— Еще бы!
— Значит, немцев нынче не было.
— Не было...
Павел помедлил, еще раз взглянул на газету, на нас и решился:
— Они ведь наездом на озере бывают. Прикатят из Житковичей, заберут рыбу — и обратно. А так — тихо у нас.
— И много их приезжает?
— Да когда как... То впятером, а то и вдесятером прикатят.
— Из Житковичей?
— Ага. Гарнизон же там...
— Да это мы знаем, что гарнизон...
Поговорили о том, о сем и опять разошлись, не уславливаясь ни о какой встрече. Но беседа с Кирбаем подсказывала — хороший человек, свой, советский.
Нынешнее свидание должно было решить многое.
[70]
Я поднял руку:
— Здравствуй, Павел!
Кирбай улыбался:
— Здравствуйте! А я уж который день рыбу таскаю, все думаю — увижу вас.
— Вот спасибо так спасибо! Смотри-ка, свежая!
— Чего ж я вам плохую понесу? Озеро-то свое небось.
— Свое-то свое, да немцы на нем хозяйничают.
— Э! — сказал Павел. — Еще неведомо, кто тут настоящий-то хозяин.
Мы посмеялись.
— Слушай, Павел, а ты знаешь, кто мы? — спросил я.
— Чего ж тут знать? Вижу... Партизаны.
— Ну, коли узнал, так таиться нечего... А как узнал?
— Да как? Небось у полицаев московских газет не бывает.
— Молодец, Паша... А у нас разговор к тебе.
— Что ж? Давайте поговорим.
— Садись... Не тошно тебе немцам прислуживать, а?
— Зря такой вопрос задаете. Я не прислуживаю!
— Не обижайся... Как так вышло, что ты не в армии?
— Да вот вышло... Ждали мобилизации, а повесток нет. Пошел в Житковичи — говорят, сиди, вызовем, когда понадобится. Я и сидел... А тут фашисты. И выходит, досиделись...
— Да-а-а... Ну а в партизаны почему не пошел?
— А куда идти? Вот, слышно стало, появились вы, а где вы есть, да как еще посмотрите, как примете — неведомо... Опять же фашисты и полицаи народ на пушку брали. Прикинутся партизанами, человек им поверил, и — нет его.
— Ты, может, и нас поначалу за полицаев принял?
Павел покрутил головой, признался:
— Было дело... Но как газету прочитал, понял — свои. Он открыто, легко улыбнулся.
— Вы и не поймете, что это такое — своя газета! Я ее от строчки до строчки... И сейчас спрятанная лежит. Достану, прочту, и такое на душе, будто армия уже вернулась! Верно!
— Товарищ командир! — сказал Кузьменко. — Может, ему последнюю сводку рассказать?
— Расскажи.
[71]
