Он не ушел со станции. Жалко было терять мину. Не хотелось, чтобы она пропала зря. Знал, с каким трудом доставляют мины в город...
Сашу прогнали еще раз.
Мальчик сидел в станционном садике.
Каждая минута приближала взрыв.
Неужели уходить?!
Услышал, как подходит еще один состав. Увидел его. Это был состав с цистернами.
До взрыва оставалось пятнадцать минут.
Еще можно было уйти, оставив мину где-нибудь возле станции.
«Если бы цистерну... — думал Саша. — Можно успеть!»
Он снова пробрался на перрон.
Состав стоял вплотную к платформе. По перрону по-прежнему сновали солдаты и офицеры.
Саша прыгнул на лесенку, приделанную на боку цистерны.
Видимо, рассчитывал перебраться на другую сторону, прилепить там магнитную мину, спрыгнуть на пути, отбежать, а после взрыва скрыться.
[181]
— Цурюк! — кричали за спиной. — Цурюк!
Саша перебрался через площадку наверху цистерны, одной рукой достал из кармана мину.
Оставалось только прилепить ее, а потом спрыгнуть.
Но механизм мины, когда на исходе время, чувствителен к любому толчку. Мальчик, видимо, чуть сильнее, чем было можно, стукнул миной по железному корпусу цистерны...
Очевидцы рассказывали: это было страшное зрелище. Взрыв разметал всех солдат на перроне, вызвал еще несколько взрывов. Полыхающий бензин обдал здание вокзала, подпалил его. Вспыхнули соседние эшелоны.
Несколько сот человек ранеными и убитыми, контужеными и обгоревшими потеряли фашисты на вокзале Барановичей в тот солнечный, теплый день весны сорок третьего года.
Был уничтожен состав с горючим, сильно пострадали два других состава, оказалось покореженным полотно.
Гитлеровцы долго искали виновника взрыва. Допытывались, что за мальчик полез на цистерну.
На другой день после взрыва Дорошевича спросили:
— Сын приходил на вокзал?
— Да, приходил! И как я подумаю, что он мог тут оказаться...
— А где он сейчас?
— Слава богу, он тогда ушел... Мать так всполошилась, что отправила его в деревню.
Соседи спрашивали у несчастной женщины:
— Где Сашка?
— В деревне, — отвечала мать и улыбалась. — Довольно, побегал тут... В деревне спокойнее, чем в городе. Он же к отцу мог пойти в тот день!
Никто не заподозрил Дорошевичей в причастности к взрыву. Но чего это стоило отцу и матери — знают только они сами.
Дорошевичи продолжали помогать партизанам до освобождения Барановичей частями Красной Армии...
17
Мы заново обживали старую базу, готовили командиров разведгрупп, занимались будничными партизанскими делами. В повседневных хлопотах прошли март и апрель. Начался май сорок третьего года.
[182]
В первых числах Центр потребовал от нас в кратчайшие сроки установить и не позднее 22 мая сообщить в Москву номера полков и дивизий противника, дислоцировавшихся в районе действий соединения, номера их полевых почт и опознавательные знаки.
«Мобилизуйте все, — приказывал Центр. — Данные нужны немедленно».
Командирам бригад и отрядов, а также их заместителям по разведке в тот же день полетели наши телеграммы.
Собственно, поставленная перед нами задача была не из самых по тому времени сложных: в Бресте, Барановичах, Пинске, Ковеле, Сарнах, Лунинце, Ганцевичах, Житковичах и в других городах, местечках, селах и деревнях у нас уже было достаточное количество разведчиков, готовых собрать необходимые данные и в более короткие сроки.
Но меня и штаб соединения беспокоил северо-западный угол нашего района — совершенно безлесный участок, изрезанный большим количеством шоссейных дорог и потому плохо нами освоенный.
В селах и местечках этого района партизанских разведчиков почти не было.
Между тем, по сведениям, именно здесь появилось большое количество войск противника.
Судя по всему, это были части, ехавшие на фронт и по каким-то причинам разведенные по населенным пунктам.
С чего начинать выполнение задания?
— Знаешь что, — сказали мне Гусев и Сеня Скрипник. — Вызови Воробьева.
...Трудным человеком был капитан Воробьев. Чувство страха у него отсутствовало. Мог один пойти разоружать воинскую команду фашистов и однажды действительно разоружил. Случилось это еще в сорок первом. Взял врасплох с двумя бойцами целый взвод голландских фашистов-добровольцев, расположившихся на отдых в бывшем совхозе.
Но дисциплиной капитан Воробьев, к сожалению, не отличался.
Случилось однажды: я предал капитана военно-полевому суду. Не мог иначе. И счастье Воробьева, что он, узнав об этом, временно остался в другом отряде. Конечно, я нашел его. Но нашел тяжело больным, только что
[183]
вернувшимся с задания, во время которого Воробьев и его группа уничтожили одиннадцать эшелонов врага.
Я отменил прежний приказ. Но с одним условием: при первой провинности отвечать Воробьеву и за старое...
Воробьев держался, заданий больше не срывал, но «полосы» у него бывали...
— Воробьева? — переспросил я.
— Все понимаю, — сказал Сеня, — но отчаянней его никого не найти.
И мы вызвали Воробьева.
Объяснили ему задачу.
Капитан попросил разрешения подумать. Думал несколько часов. Затем явился:
— Коней дадите, товарищ майор?
— Дам.
— А самогон?
Я внимательно посмотрел на капитана:
— Самогон?
— Так точно, — выдержал взгляд Воробьев. — Ведра три бы.
Сеня Скрипник ухмыльнулся.
