После стариковских треников, в которых он щеголял в Улятуе, это не казалось таким уж неприемлемым. Потом есть ведь немало любителей винтажной одежды. Знавал, знавал он даму, что с упоением рассказывала о своей охоте на блошиных рынках Европы. Но Портобелло-роуд она предпочитала Амстердам, там знакомых лиц было поменьше…
Одежды было так много, она так тесно висела на высоких хромированных стойках, что рассмотреть что-то было невозможно, да и времени у него в обрез. Он уже хотел повернуть назад, но тут взгляд зацепился за что-то в верхнем ряду с мужскими пиджаками. И, сняв вещицу, понял — то, что нужно: твидовый зеленовато-коричневый пиджак с округлыми кожаными заплатами на локтях и чудесной шелковой подкладкой. Ему всегда хотелось иметь такой профессорский пиджачок, но купить так и не собрался. На ощупь это был настоящий твид, а он не промокает и не мнется — подходящая одежка для бездомного.
— Будем брать? — почувствовав интерес человека, вышла из-за кассы продавщица.
— Он не очень старый? — на всякий случай засомневался он. Твидовый пиджак можно носить десятилетиями, но это приятно, когда носил отец или даже дед…
— Да что вы, мужчина! — обиделась продавщица. — Вы, я вижу, в заграничных вещах ничего не понимаете! Видите, у пиджака даже карманы ещё не расшиты…
— Ну, если в карманы никто руки не засовывал, тогда беру. А подходящих брюк нет?
— Как нет? Всё есть! — И женщина вынесла ему из подсобки несколько вещиц, и он выбрал мягкие вельветовые брюки и тёмную водолазку… Хорошо бы ещё и мокасины, но и Толины кроссовки сойдут. Но вот сумка точно нужна! Может, он это сказал это вслух или женщина была догадлива, но вытащила из-под прилавка студенческого вида рюкзачок и ещё светлую кепку. Пришлось брать и то, и другое…
И когда выскочил на привокзальную площадь, от растерянности пришлось притормозить. Прямо перед ним на жёлтом здании значилось: Ржев Балтийский. А слева была автостанция, вон и красный автобус, и ещё один — синий. Но зачем ему автобус? Он немного подождёт/погуляет, а вечером или к ночи обязательно будет какой-нибудь проходящий поезд и такой медленный, что прибудет в Москву только утром! И вокзал будет Рижский… Или Белорусский? Поезд — хорошо, сам собой отпадёт вопрос и с ночлегом, и с гигиеной… Но нет, снова рассчитывать на чужую невнимательность нельзя!
Пришлось бежать к автостанции, там уже под парами стоял московский автобус, оставалось надеяться: и для него найдётся билетик. И нашёлся. Словоохотливая кассирша оторвала от своего большого сердца: сватья собиралась ехать к родне в Шаховской, да передумала. Надо же, какая разумная сватья! И, правда, зачем ей куда-то ехать, дома ведь лучше.
На этот раз салон был набит под завязку, рядом с ним уселась основательная тетушка с зелёными веками. На красном лице это выглядело несколько пугающе, если бы не смешные рыжие усики, они-то и смягчали облик дамы. Он было засуетился, предложил ей своё место у окна, но женщина, обмахиваясь платком, заверила: что ты, что ты, с краю лучше. И в подтверждение перевесилась в проход и стала с кем- то громко переговаривалась: «Людмилка-то хорошая баба была… Молодая, конечно, а что делать… Ты сама посуди: она столько раз замуж выходила, абортов столько поделала, износилась, конечно, вот и не пожилось…» И скоро весь автобус был посвящён в подробности личной жизни неведомой Дюдмилки. Только одно осталось непрояснённым: умерла Людмила, или уехала. Да и то сказать, умереть — это как навсегда уехать.
Время от времени соседка толкала его полным локтем: не придавила? Нет, нет, отвечал он, прижатый к окну. И не успели отъехать, как женщина, пошуршав пакетами, положила себе на грудь какой-то узелок, развернула его и стала что-то жевать. И разом запахло и чесноком, и мясом, и ванилью. Женщина ела с таким аппетитом, так вкусно причмокивала, что… И, уткнувшись в окно, он пережидал гастрономическую атаку, и не сразу повернулся, когда его двинули локтем. Но скосив глаз, увидел перед носом большой пирожок.
— Зачем… спасибо… не надо, — бормотал он.
— Бери, бери, я же вижу: ты с утра не евши. Бери! Мы этих пирогов напекли, как на Меланьину свадьбу… У меня и с ягодой есть, хочешь? Нет? Ох, пожалеешь…
Он так и держал пирожок в руке, почему-то было неловко вот так сразу накинуться на еду. Но когда женщина сама управилась и, откинув голову, закрыла глаза, решился и откусил — пирожок оказался с мясом и был таким вкусным! Только быстро закончился, а больше ничего не было, даже воды, и пришлось с тревогой ждать икоты. И, переждав минут десять, с чувством выполненного долга подложил под голову мягкий рюкзачок и закрыл глаза: он тоже поспит, а то в Москве как там ещё выйдет. Но сон получился прерывистым, всё что-то будило: то пронзительный голос какой-то перепуганной машины, то телефонный рингтон в салоне, то шевеление большого тела рядом. Непонимающе вздрагивая, он вскидывал голову, пытаясь всмотреться в текучий пейзаж за окном, но сосредоточиться не мог и, даже не поправив рюкзачка под щекой, снова засыпал. И, проснувшись в очередной раз теперь от громкого храпа, понял: эти самозабвенные звуки издавал он сам. А говорил: не могу спать сидя! Хорошо, рядом кресло опустело, наверное, соседка вышла по дороге или пересела подальше. Жаль, она так хорошо прикрывала.
И, с трудом отряхнув дремоту, он уже не отрывался от окна и всё пытался понять, сколько осталось до Москвы. Если судить по трассе — она стала четырёхполосной — Волоколамск уже проехали, вот и посёлки пошли живописней. Проехали какое-то Скрябино, название ничего не говорило, но когда указатель обозначил: Давыдовское, он вздрогнул. Скоро должен быть железнодорожный мост! А направо от моста всего в пятнадцати километрах — Орлово… Чёрт возьми, неужели он так и проедет мимо? Нет, нет, не доезжая моста, он попросит шофёра остановиться и выйдет, и дойдет до платформы 177-й километр, и не будет ждать электричку, пешком дойдет! Не танками же они окружили лицей? Да если и есть засада, то наверняка за эти дни все расслабились. Там в одном месте к ограде совсем близко подступает лес. Да, лес близко, но от забора до дома — широкая полоса газона…
«Нет, ты совсем ненормальный! Разумеется, ненормальный, иначе как бы добрался сюда». И, когда вдалеке показались чёрные фермы моста, он подхватил рюкзачок, и двинулся к выходу и, шагнув со ступеньки вниз, застыл справа от водителя, ждал, когда подъедут поближе.
— Ну, и что ты встал? — не поворачивая головы, спросил шофёр. На крепких пальцах его правой руки навсегда было выбито имя: Эрик.
— Притормозите, пожалуйста, у моста.
— Ага, счас, разбежался! У тебя билет докуда? До Москвы? Вот там и сойдёшь!
— Останови, останови, шеф, на электричку надо, — послышался за спиной чей-то молодой хриплый голос.
— Да вы что, блин, сговорились? У меня график! Нам останавливаться в неположенном месте запрещено…
— А кто у дома отдыха бабу высаживал, а? Там остановки тоже нету, — ехидно напомнил шофёру парень.
— Сказал: не остановлю, значит, не остановлю, — разозлился шофёр Эрик и пригрозил: — Скоро гаишный пост будет, могу там ссадить, пусть разбираются. Выстроились тут, понимаешь!
«А ведь не пожалеет, возьмёт и ссадит. Вот весело будет…» Пришлось вернуться на место. Шофёр прав, надо ехать до самой Москвы, нельзя искушать судьбу. А что так? Сколько судьба за эти восемнадцать, нет, девятнадцать дней искушалась — и ничего. Но в Орлово его засекли бы сразу! И устроили бы тотальный обыск, и стали допрашивать всех. И детей… А потом использовали его появление как весомый повод закрыть лицей. Да он всех бы подставил! Мать с отцом сходу записали бы в пособники. А им только и не доставало, как собственными глазами увидеть его задержание!
«Нельзя давать волю чувствам, слышишь, нельзя. Задрай все иллюминаторы, люки, заслонки! Осталось всего ничего…»
В Тушино автобус добрался почти по расписанию, опоздав всего на полчаса, в 18.30.
«Ну, вот ты и вернулся домой без конвоя и наручников. Только пусть никто этого не заметит!» — соскользнул он со ступенек. И, оглядываясь по сторонам, ничего не почувствовал, не было никакой душной волны, и в груди ничего не защемило, и на глаза не навернулись слёзы. После стольких лет я пришёл назад, но изгнанник я и за мной следят…
Но вот глаз выхватили из толпы милицейский патруль, потом ещё один… Хорошо, на этой шумной площади, запруженной автобусами, маршрутками, снующими туда-сюда людьми, легко затеряться. И когда
