Начали с бакалеи. Хозяин магазина принёс два совка, картонные ящики, пластиковые пакеты и велел собрать все, что можно ещё пустить в дело. И наглядно показал, как с самого пола надо сгребать и сахар, и муку, и всё остальное.
— А ничего, что это будут грязные продукты?
— Ну, и чего теперь, скажи, делать? Выкидывать? Это ж всё денег стоит… Нет, надо всё собрать, — меланхолично бубнил парень, сгребая в красное пластиковое ведро жёлтую россыпь гороха. — Нет, скажи ведь, какая тварь, а? Не понимает, что не меня наказала, а себя! То есть и меня, конечно, но и себя, себя тоже…
— Это кто здесь хулиганил? — поинтересовался наёмный работник.
— Жена, сука, кто же ещё! — тряс волосами над бакалейными сокровищами торговец. — Нашла, к кому ревновать! Там девка-то так себе — третий сорт, зацепиться не за что, только и радости, что горячая была, температурила, что ли? Ну, и прижал её в подсобке. Так ничего ж не было! А как она, сука, вертит задницей перед каждым, я же не кидаюсь крушить всё подряд… Вот же, блин горелый, так и знал — порезался! Нуёптваю! — парень вдруг с размаха сел на пол, и показалось, сейчас расплачется.
— Да, это большая неприятность! — посочувствовал он, уборщик.
— Неприятность? — вскинулся парень. — Чтоб ты, дядя, понимал! Тут тысячи на полу лежат. Ты таких денег сроду не видел… Неприятность! Я сколь горбатился, а она — хрясь! — и всё коту под хвост! Ты это… давай, сгребай дальше один… Мне битьё надо пересчитать и это… акт на списание составить… Это ж надо, блин, так попасть, а?.. Я счас, счас веник принесу! — пообещал парень. Пообещал, скрылся за стеллажами и пропал.
Потом прорезался его нервный голос, он долго кричал по телефону, кому-то жаловался, захлёбываясь и негодуя. А беглец работал не спеша, тщательно сортируя мусор и, как мог, тянул время. Это на зоне не удалось выбиться в шныри, зато теперь открылись такие перспективы! Хозяин с веником появился, когда все емкости были заполнены.
— А совок для мусора уборщица, сука, куда-то задевала, не нашёл… Вот тебе ящики… Ты всё гожее подобрал? Нет? Когда закончишь, сгребай все осколки, нах, в это ящик!
Уборка торгового зала закончилась только за полночь.
— Ну, молоток! — оценивающе оглядел проход хозяин. — Собрал бы себе чего-нибудь. Огурцы же ещё можно есть и помидоры, смотри, какие, — показал на что-то красное, растёкшееся по полу. — А перчики! Я б тебе бесплатно это всё отдал… Хорошо, что масло всё в пластике, а то бы тут такой каток был! — утешился, было, парень. Но горы перепорченного добра не давали ему забыться.
— Вот же, тварь! Ну, она ещё попляшет! Ты это… помой-ка полы, а? Но токо давай сначала мусор этот вынесем, а потом это… влажную уборку сделаем. Идёт?
Помыть полы? Пожалуйста! Да хоть пуговицы пришить, носки погладить, работой только и спасемся. А часики пусть тикают!
Они стали подтаскивать к задней двери магазина коробки и ящики, потом хозяин держал дверь, а уборщик волоком тащил коробки к мусорному контейнеру. Это заняло ещё минут двадцать. А дальше хозяин обеспечил и ведром, и шваброй, а вместо тряпки кинул чистое белое полотенце с красной каймой — не жены ли погромщицы? И он с удовольствием занялся тем, что зовется влажной уборкой, и на эту замечательную процедуру ушло ровно полчаса. И вот уже на часах пять минут первого.
— Слушай, а давай мы это дело вспрыснем, а? А то одному пить стрёмно! — махнул парень рукой в сторону бытовки. Там на большом столе уже стояли закуска из разбитых банок и початая бутылка вина.
— Тебя как зовут-то? Меня можешь звать Чуком, — отчего-то хихикнул парень. И уборщик вроде как удивился: откуда такое имя?
— Кликуха у меня такая, ещё со школы. А я и сам привык!
— Тогда меня зови Геком.
— Бери, Гена, колбасу, закусывай! — по-своему понял незнакомца парень. — Не сомневайся, нарезка свежая, видишь, и огурчики — класс. Не пропадать же добру! Завтра бабы ещё так схавают за обедом. Ты токо смотри, как бы стекло не попалось… А вот хлеба нет, зато печенья навалом… Ты бери, бери галеты, они не сладкие, — угощал хозяин под условным именем Чук.
— Ну что, за успех нашего безнадёжного дела, — первым отпил свою порцию наёмный работник Гек.
— Ну, почему! Она ещё ответит за беспредел, она, тварь, заплатит… Вот чёрт! Я же тебе должен! — достал он рыжий бумажник. — Триста как, нормально?.. Ну, четыреста!.. И это мало? — увидев усмешку уборщика, сделал удивлённое лицо переросток Чук.
— Набавь, хозяин! Шестьсот будет в самый раз, — допил вино работник. — А ты знаешь, вкусное… Тут, понимаешь, какое дело, в Москву мне возвращаться поздно, но если ты разрешишь переночевать здесь, в магазине, то мы с тобой квиты, и ты мне ничего не должен.
— Ну, ты даёшь! Как это я тебя на ночь в магазине оставлю?
— А чего ты опасаешься? Спать ты не будешь, займёшься подсчётами, а я здесь на диванчике… И никому не помешаю, если только мышкам, они у тебя под стеллажами бегают. Ну что, идёт?
— Хрен с тобою! Значит, я тебе ничего не должен? Но токо до утра! А это… паспорт у тебя есть? Может, ты никакой и не Гена…
— Паспорт? А что же ты раньше не спрашивал документы?
— Ну… но токо до утра! И подыму рано, — хмурился парень.
— Как скажешь, хозяин! Мне бы только душ принять.
— А ты что ж, раздевшись, спать собираешься? Ну, ты это… Тут же не гостиница, и простыней у меня нет… Ну, ладно, сегодня я добрый! Мойся! Токо там, в душе, ещё не доделано…
В душевой действительно стояли какие-то ведра, кафель был в ржавых разводах, а на цементный пол разбросаны какие-то осколки… И, раздевшись, беглец подставил себя под тонкую струю воды. Вода была еле теплой, но он с наслаждением стал тереть себя найденным на трубе кусочком жёлтого мыла. И настолько углубился в это занятие, что не сразу расслышал шум в магазине. Но когда голоса пробились через тонкую дверь, замер: добрый хозяин позвонил в милицию? Но, прислушавшись, уловил только визгливый женский голос и нападающий баритон Чука. И только он успел натянуть одежду, как дверь распахнулась, и на пороге возникла женщина в джинсах и свитере с высоким воротом. И потому её маленькая белая головка выглядела пробкой в синем флаконе. Женщина спокойно и беззастенчиво рассматривала незнакомца и вдруг, сморщив злое скуластое лицо, выкрикнула:
— Это кто такой?! Кто, я спрашиваю, моется тут, а?! Тебе уже мало одному баб трахать, ты напарника привёл! Групповуху устраиваете? Так я и знала! Ты же развратник конченный! Где эти проститутки прячутся, а?
— Ты, блин, на всю голову больная! Какие проститутки? Ты сама, блядь, проститутка…
— Это я-то? Ах, ты… Таскаешься с кем ни попадя…
— А кто погром устроил!.. Ты хоть знаешь, скоко… Да я тебя, сучку, разорю!
— Потаскун, пришёл на готовое в брезентовых штанах из своего Гадюкино, а теперь мне же и угрожаешь?
— Это ты гадюка подколодная! Давно сама москвичкой стала?
— Прекратите. Немедленно прекратите. Замолчите. Оба, — приказал незнакомец. И удивился тихим голосом: — Как же вы живёте вместе, если такими словами разговариваете?
— Так и я говорю, с ней жить невозможно! Нет, Ген, ты видишь, она же… это… ненормальная! Несет, су… всякую хренотень. Она же кого угодно затравит! — стал жаловаться большой, выше женщины на две головы, Чук. Но, повернувшись к жене, тем же визгливым голосом продолжил: — Ты чего это, змеюка, людей оскорбляешь, а? Это знакомый мой, поняла? Как узнал, чего ты здесь натворила, так пришёл, давай, говорит, помогу. И помог! А ты сама на мужиков бросаешься! Пошла отсюда, пошла! Дай человеку одеться.
«Нет, а что он делает в моём магазине?» — уже за дверью спросила женщина. — «Срач за тобой убирает, вот что делает, и не в твоём магазине, а в нашем… Кстати, Генке это… заплатить надо. Давай деньги! И мне за моральный ущерб причитается…»
Когда беглец настороженно — как там эти двое? — вышел из душа, то не поверил своим ушам: из-за стеллажей слышалась не ругань, но приглушённое женское воркованье и извиняющийся мужской смех…
