Красавица Циля
Они поселились в соседней квартире лет двадцать назад. У нас общая стенка и смежные балконы. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры, и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, мы слышим каждое слово друг друга.
Хаим и Циля. Он — смуглый, высокий сефард, с шевелюрой из смоляных, туго закрученных пружинок. Оливковые глаза, мягко очерченный подбородок, тонкие усики. Большой поклонник баскетбола — «Маккаби Тель-Авив» — лучшая команда в мире. От бесконечного шума спортивных телетрансляций нас спасала только его работа. Хаим служил в «ЦИМ» — израильском пароходстве и многие месяцы проводил в рейсах.
Голос у него был низкий, с бархатным «р».
— Циля, сердце мое, — приговаривал он к слову и не к слову.
— Он ее полирует, как чистильщик праздничную обувь, — в сердцах говорила моя жена, закрывая окна. В доме становилось жарко, но слышать умильные придыхания Хаима жена больше не соглашалась.
— Ты просто завидуешь Циле, — утверждал я, отодвигая обратно створку. — Давай, я тоже начну тебя называть солнышком или лапочкой.
В ответ жена одаривала меня взглядом мегатонной интенсивности. Если Хаим возвращался из рейса весной или осенью, мы просыпались посреди ночи от его вздохов.
— О, о, — Циля, красавица моя, — шептал Хаим, и тишина приносила к нам каждый обертон. — Птиченька, рыбонька, зайчик сладкий!
— Ах, Хаим, Хаим, Хаим, — вторила Циля.
Я не раз собирался нарушить безмолвие ночи вопросом о зоологической совместимости таких определений, но так и не решился потревожить интимную жизнь моряка.
Циля — щуплая, остроносенькая, с плоскими бедрышками и цыплячьей грудкой. На ее лице царили чувственные негритянские губы. В птиченьки ее, пожалуй, еще можно было записать, но никак не в сладкие зайчики. Эти животные вызывают в памяти нечто пушистое, круглое, мягкое и ласковое, Циля же была угловатой, сухощавой и довольно резкой. Назвать ее красавицей мог только самый отчаянный фантазер. Но, судя по всему, именно он ей и попался.
В юности, сразу после замужества и после вселения в соседнюю с нами квартиру, желтые волосы Цили еще создавали некую видимость прически. С годами они то ли усохли, то ли просто повылезали и, насколько ее облик сохранился в моей памяти, с двух сторон Цилиного лица свисало нечто прямое и тусклое, походившее на застиранную пеленку.
Родить ребенка Хаиму и Циле не удавалось довольно долго. Они изрядно потратились на врачей и экстрасенсов пока плоская поверхность между Цилиных бедер начала вспухать. Беременные женщины обычно дурнеют, Циля же превратилась в настоящее чудовище, с огромным животом, толстыми ногами, расползшейся физиономией покрытой гадкими коричневыми пятнами. Удивительно, что уже спустя три месяца после родов она вернулась к состоянию первоначальной тщедушности.
Мальчика назвали Ашером, подразумевая, что он будет счастливым и принесет счастье родителям. Циля сходила по нему с ума. Все ее помыслы были устремлены только на Ашера, все ее время тратилось лишь на него. Четыре часа в день Циля работала ассистенткой у зубного врача, оставшиеся двадцать посвящала сыну. Муж оказался далеко за бортом интересов, ее голос полностью исчез из ночного дуэта, и сольное — «Циля, красавица моя» — одиноко разливалось в ночной тишине. В этот момент Циля, скорее всего, думала о проблемах Ашера.
А проблем оказалось много. Вернее, не самих проблем, а Цилиного представления о них. Еще до рождения ребенка она отличалась, чистоплотностью близкой к мнительности. Возвращаясь с улицы, Хаим должен был сменить одежду и тщательно вымыть руки. Ходить по дому в уличной обуви категорически воспрещалось, сумка, поставленная на обеденный стол, вызывала крик ужаса.
Рождение Ашера превратило мнительность в манию, Циля объявила войну микробам, могущим покуситься на здоровье сына. Она окружила его китайской стеной аккуратности и порядка, и самолично заступив на пост, превратила караульную службу в главное дело своей жизни.
Забавно было наблюдать ее на прогулке. Стоило мальчику поднять с земли щепку или камешек, как бдительная Циля немедленно протирала его пальчики дезинфицирующей салфеткой. Все овощи и фрукты в доме обдавались кипятком, хлеб обжигался на огне, посуда не просто мылась, а после каждого использования кипятилась в специальном баке. В том же баке еженедельно обрабатывались детские игрушки: вид у них после этого был еще тот.
Вырасти в таких условиях здоровым и незакомплексованным ребенком было практически невозможно, но Ашер, вопреки стараниям Цили, вымахал в веселого и крепкого юношу. От отца он унаследовал страсть к баскетболу и довольно быстро оказался в городской команде. Хаим мечтал увидеть сына в желтой майке «Маккаби», но Циля категорически возражала против карьеры профессионального баскетболиста. На этом пути, по ее мнению, мальчика подстерегало слишком много опасностей. Идеальной профессией было программирование — чистая работа в кондиционированном помещении. Подчиняясь воле матери, Ашер ушел из городской команды и усиленно занялся математикой.
Школу он закончил великолепно, ведь деньги на репетиторов лились, как морская вода в пробитое торпедой днище. Корабль семейного бюджета держался на плаву лишь благодаря многомесячным отлучкам Хаима. Дабы залатать пробоину, нанесенную подготовкой к вузу, он пустился в самые дальние плавания, за которые платили максимальный тариф.
К психотесту Ашер готовился несколько лет и так поднаторел в решении разнообразных задачек, что сам принялся натаскивать школьных приятелей. Дорога в Хайфский Технион была открыта, но тут в планы Цили вмешались неожиданные обстоятельства.
Ей почему-то казалось, будто Ашера, как единственного сына, освободят от прохождения воинской службы. К величайшему ее изумлению, у армии на этот счет оказалась иная точка зрения. Возмущенная Циля бросилась обивать пороги разных начальников, но все, что ей предложили лишь — записать Ашера во вспомогательные части и направить служить неподалеку от дома.
Делать было нечего, Технион пришлось отложить на два года и собирать ребенка в армию. Она проводила его до самых ворот военной базы и хотела пройти дальше, но гражданская жизнь закачивалась возле будки часового и вся энергия и решительность Цили разбивались об нее, точно океанские волны о нос корабля.
Вернувшись домой, Циля принялась за уборку. Перебирая, перекладывая с места на место вещи сына, она нет-нет да роняла слезу, и жалобно всхлипывала. Хаим болтался на своем корабле где-то между Австралией и Тасманией, поэтому утешить ее было некому. Самой близкой, привычной утешительницей служила моя жена, к которой Циля приходила со своими проблемами чуть не каждый день. Жена понемножку делилась со мной, и проблемы соседской семьи я знал почти так же хорошо, как собственной. Или также плохо, по мнению жены, но это уже не относится к данному повествованию.
К тому времени квартира Цили превратилась в персональный музей Ашера. Запечатанные в целлофановые пакеты любовно сохранялись его волосики, начиная с первого локона. За стеклом серванта, в серебряной коробочке хранились молочные зубы. Полки были уставлены альбомами с чуть ли ни ежедневными фотографиями. Все табели успеваемости, все грамоты и благодарственные письма из школы, детские рисунки, сочинения, рефераты лежали в папках и папочках. В бельевом шкафу несколько полок занимали пеленки Ашера, его детские штанишки, маечки, рубашки с навечно въевшимися в ткань пятнами от молочной смеси. Даже сандалики и кроссовки, особенно полюбившиеся Циле, хранились в коробках, аккуратно составленных на антресоли. В трех ящиках огромного комода лежали вываренные до белизны погремушки, плюшевые зайцы и коровы, с ушами, стертыми до основы молодыми зубками, книжки- раскраски, книжки-раскладушки, кубики, лего, детский конструктор: все чистое, укомплектованное до последнего винтика, с любовно подклеенными клейкой лентой обложками. А в душевой бережно сохранялся торчащий под потолком крюк, на который когда-то вешали ванночку для купания младенца.
Хаим несколько раз покушался на музейные экспонаты, но безуспешно. Каждый раз после попыток завести разговор на тему очистки квартиры его ночные камлания прекращались на довольно внушительный
