сумма, полученная за Ашера, вышла огромной. Хаим подыскал себе какую-то работу в пароходной конторе, и все вечера проводил с Цилей. А днем она, словно угорелая, носилась по врачам, косметологам, магазинам. Четыре раза в неделю Циля посещала «Студию Си», где опытные педагоги заново учили ее правильно ходить, вставать и садиться, и сгоняли десять потов безжалостными тренировками на разных снарядах.
Свои волосы Циля остригла почти наголо и купила роскошный натуральный парик. Его мелко завили, подогнали по месту, и отличить чужие волосы от настоящих было практически невозможно.
Внимательно изучив рынок, Циля решилась сделать операцию по увеличению груди. Все подробности она обсуждала с моей женой. Подробностей оказалось много, и я невольно оказался в курсе дела. После долгих колебаний она выбрала силиконовый имплантант с пятидесятилетней гарантией. К окончанию срока гарантии Циле должно было перевалить за девяносто, и я плохо понимал, для чего в таком возрасте нужна молодая упругая грудь. Однако свои сомнения я благоразумно оставил при себе.
Когда на годовщину смерти Ашера Циля выскочила из машины и подошла к друзьям и родственникам, ожидавшим ее у входа на кладбище, то многие не смогли сдержать возгласов изумления. Легкой, энергичной походкой к ним приближалась блондинка, с эффектно выпирающей грудью. Из-под короткого платья виднелись загорелые ноги с крепкими икрами, а плавно покачивающиеся при ходьбе бедра вызвали какие угодно мысли, кроме приличествующих данному месту и времени.
После кладбища все поехали к Циле. Стол был накрыт самым роскошным образом: ломтики соленого лосося млели на тоненьких кружочках французского батона, красная икра бугрилась в прозрачных вазочках, кубики рокфора, обложенные пунцовыми помидорками «шерри» просились на вилку. Разговор то и дело перескакивал с Ашера на чудесное преображение его матери.
К десяти гости разошлись. Циля принялась за уборку. Хаим относил в кухню грязную посуду, а она укладывала ее в моечную машину.
— У меня страшно болит голова, — вдруг сказала она, отложив в сторону тарелку с остатками торта. — Привези мне артофен из аптеки.
— Артофен? — удивился Хаим. — У нас ведь полно других лекарств.
— В последнее время мне помогает только артофен.
Хаим оделся и пошел к машине. Дежурная аптека находилась на другом конце города, и пока он дождался своей очереди и приехал обратно, часы показывали около двенадцати ночи.
В квартире было тихо. Гостиная сияла чистотой, посуда на кухне была аккуратно расставлена в сушилке.
«Спит, наверное», — подумал Хаим. Но в спальне Цили не оказалось. Пройдя по всем комнатам, он обнаружил ее в душевой. Циля удавилась на веревке, привязанной за крюк от ванночки Ашера. Сбившийся парик прикрывал лицо. Сквозь мелкие кудряшки торчал багровый, уже начинающий распухать язык.
После похорон Цили Хаим снова завербовался на самые дальние рейсы. Квартиру он запер на ключ и оставил под наш присмотр — сдавать на съем семейный музей он не мог.
Пошло несколько лет. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры, и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, я просыпаюсь по ночам и долго лежу, прислушиваясь к тихому голосу тишины. Самые разные мысли приходят в мою голову.
В чем причина разыгравшейся за стенкой трагедии? Почему погиб улыбчивый добряк Ашер? Я не могу и никогда не смогу отыскать истинный корень событий, а жить в мире, где мучительная смерть без повода настигает безвинного человека — страшно.
Сколько еще осталось мне? Долго ли доведется ежиться от предрассветного ветерка, ощущать рядом теплое плечо жены, зная, что в соседней комнате спят здоровые дети, а за несколько километров — родители.
Потом я вспоминаю Цилю. Представляю, как в непроглядной черноте могилы расползается саван и разлагается тело. Пройдет еще десять, двадцать, тридцать лет и среди потемневших костей скелета будут одиноко горбиться силиконовые имплатанты с гарантированной прочностью.
Я долго лежу, переполняемый тоской и грустью, пока спасительная волна сновидения не накрывает меня с головой.
Перед тобой — вечность
«Но главное, что Вован понял из книг, это то, что в жизни нет ничего слаще тайм-аута».
Козел во впереди идущей машине, наверное, слушал свою басурманскую музыку или ковырялся в носу. Во всяком случае, тащился он на смехотворной скорости, километров девяносто в час. Фима прижал газ, вывернул на встречную полосу и пошел на обгон.
Козел, естественно, оказался чучмеком-марокканцем: его рука, по чучмекскому обыкновению, торчала наружу, сжимавшие сигарету пальцы покачивались в такт барабанному бою, несшемуся из недр машины.
— Вот потому «марокканцев» в летчики не берут, — подумал Фима, меряя презрительным взглядом испуганного сефарда. — Куда он в самолете руку с сигаретой высунет?
Он перевел взгляд на дорогу и тут же понял, чего испугался чучмек. Прямо навстречу его «Фиатику» мчался огромный семитрейллер; свернуть было некуда, а тормозить поздно. Не отрываясь, словно завороженный, смотрел Фима на блестящую морду грузовика, пока не наступила темнота.
Удара он не почувствовал, он вообще ничего не почувствовал, кроме осторожного прикосновения чего-то пушистого к носу. Фиму потянуло вперед, руля перед ним не оказалось, чтоб не упасть, он выставил руки и, повалясь на четвереньки замер.
Зажмурив глаза, Фима смиренно принялся ожидать появления темного тоннеля со светлом пятном в конце, теней родственников, добрых ангелов и прочих атрибутов начала загробной жизни.
Прошло несколько минут. Пахло пылью, нос щекотало, но больше ничего не происходило. Открывать глаза было страшно, но оставаться в идиотской позе тоже не хотелось. Фима вздохнул и разлепил веки.
Он оказался в синагоге, стоящим на коленях перед занавеской, прикрывающей шкаф со свитками Торы. Пылью несло от этой самой занавески, и нос щекотала тоже она. В синагоге Фима бывал несколько раз за свою жизнь: в первый — на экскурсии для новоприбывших, во второй — на бар-мицве у сына соседей, и еще один по какому-то другому поводу. Во всяком случае, интерьер ему был знаком.
Неярко горели светильники, поблескивали лаком подлокотники массивных кресел с сиденьями и спинками из толстого пурпурного плюша, стены, почти доверху закрытые стеллажами для книг, отсвечивали золотым тиснением обложек. За цветными витражами окон стояла чернота. Если так начиналась загробная жизнь, то Фима явно оказался в раю, ад, скорее всего, выглядел бы иначе. Сковородками и бушующим пламенем пока не пахло, что утешало.
Но делать в этом непрошеном раю Фиме было нечего. Он поднялся с колен и решительно направился к выходу.
— А тфиллин? — раздался вкрадчивый голос. — Тфиллин кто накладывать будет?
Фима замер, точно вкопанный. Посреди зала стоял «дос» в традиционной пингвиньей униформе и, дружески улыбаясь, рассматривал Фиму. Черная шляпа сидела на «досе» странно, словно изнутри ее поддерживало еще что-то, а из-под полы длинного лапсердака выглядывал жгут коричневой кожи с волосатой кисточкой на конце.
— Черт! — екнуло Фимино сердце. — С хвостом и рогами. Но в синагоге! И с каких пор черти предлагают накладывать тфиллин? Что они, хабадники, что-ли? Чертовщина какая-то!
— Какие еще тфиллин? — буркнул он и двинулся дальше. — Не знаю никаких тфиллинов!
— Стоять, — негромко приказал «пингвин», но Фима не остановился, а наоборот, ускорил шаг.
Раздался щелчок, что-то подсекло Фимины ноги и сильно рвануло вбок. Не удержав равновесия, Фима
