было: «Где четверо, там и пятеро». (Папа называл это «идти до победного конца»). У них был уже чисто спортивный интерес: ну, хоть когда?нибудь родится мальчик или нет? Возраст, однако, взял своё: когда мама родила Женю, ей было уже сорок лет, так что пришлось на этом остановиться.
Что касается папы, то с годами он совершенно успокоился и уже не считал себя «бракоделом», напротив, очень гордился дочками, говорил, что мы у него все красавицы, все как на подбор. К старости он вообще стал сентиментальным и, подвыпив, особенно если дело было при гостях, заводил такой разговор:
— Значит, у меня четыре дочки. Но самая любимая это… — тут он обводил взглядом всех нас по очереди и, если дело происходило на моём дне рождения, то останавливался соответственно на мне: — … Светочка!
В другой раз, на дне рождения у Жени, он говорил, что самая любимая — это, конечно, Женечка! Гости смеялись, и кто?нибудь говорил: «Константинович! А остальные как же?». Папа делал вид, что удивлён, и начинал сначала:
— Подожди! У меня четыре дочки, так? Все — любимые. Но самая любимая это… Мать, скажи!
— Уже готов, — говорила мама. — Больше ему не наливайте.
Выпить папа любил всегда, но, выпив, был смирный и добрый, лез целоваться к маме и, в конце концов, засыпал на диване одетый, обняв пушистого белого пёсика по имени Дружок, который жил с ними в последние годы, когда никого из нас уже не было в доме. Все мы выросли, вышли замуж и жили отдельно.
Поначалу «проблема мальчика» невольно передалась и нам. Будучи с детства твёрдо убеждены, что мальчики родятся в чьих угодно семьях, только не у нас, мы с Неллей и не надеялись на такое счастье. И даже заранее честно предупредили своих мужей, чтобы на сыновей не рассчитывали и никаких претензий нам потом не предъявляли. Первой родила Нелля. Мальчик! Моя реакция на это известие была такая: я упала на грудь мужу и зарыдала. Рыдала я по двум причинам: во–первых, от радости за сестру, что она отмучилась (почему?то за её роды я переживала больше, чем за свои). Во–вторых, я решила, что раз у Нелли родился мальчик, то уж у меня наверняка будет девочка, не может же это счастье выпасть нашей семье два раза подряд! Через два месяца у меня родился сын. Потом подросли и вышли замуж наши младшие сестры, и там тоже пошли мальчики. Надо ли говорить, как счастлив и горд был папа!
Наши дети рождались почему?то парами. Сначала, в 1975 году, с разницей в два месяца родились Антоша и Алёша. Потом, десять лет спустя, в 1985–м, с разницей в месяц – Арина и Родион. Ещё через три года появились на свет Саша и Кирилл, у этих разница чуть больше – в несколько месяцев, но всё равно парочка. При этом никто ни с кем, конечно, не договаривался: давай, мол, сестра, с тобой разом… Само собой как?то выходило. Сначала мы с Неллей, потом Алла и Женя, потом (по второму заходу) Нелля и Алла.
В детстве все мы думали, что, когда вырастем, будем иметь много детей. Как мама и даже больше. Играя в куклы, «хвастались» друг перед другом:
— А у меня будет трое!
— А у меня четверо!
В итоге нашей не слишком бурной детородной деятельности мы все, вместе взятые, произвели на свет шестерых детей – пять мальчиков и одну девочку. Но все были довольны и счастливы – и наши мужья, и мы сами, и, конечно, папа, который называл внуков «пацанятами» и мечтал дожить до того времени, когда можно будет выпить с ними по кружке пива.
На этом кончается предыстория, и продолжается собственно история владивостокского мальчика Саши.
Когда он появился в доме у наших родителей, им обоим было уже за 60. Но для нашей мамы это ровным счётом ничего не значило, она на полном серьёзе готова была его усыновить. Папа смотрел на это дело скептически и до поры до времени помалкивал. По выходным мы приходили их проведать и брали Сашу с собой, чтобы вместе со своими мальчиками сводить в кино или в парк, на качели–карусели. Саша ждал этих походов с восторгом, всему радовался и за каждую мелочь говорил: «Вот спасибо!» (он произносил это по–своему, врастяжку: «Ву–у–ут спаси–и–бо!»). Мы с Неллей выгребли из своих шкафов все детские вещи, из которых выросли Антоша и Алёша, и теперь в них ходил–красовался Саша. Мальчики, видя такое дело, стали отдавать ему свои старые машинки, велосипеды, игрушки и книжки. При этом все никак не могли понять, кем он им приходится – братиком, или кем?
— Дядей! – смеялись мы.
О маме Тане Саша не вспоминал, если его о ней специально не спрашивали. А когда спрашивали (например, мамины подруги с бывшей её работы, иногда заходившие посплетничать о начальнике), Саша говорил: «Она плохая, она меня била и кушать не давала». А однажды вдруг ни с того, ни с сего поведал такие подробности про «других дядей», которые заставляли его «делать нехорошее», что трём немолодым тёткам стало дурно.
— Может, он выдумывает?
— Откуда ребёнок может такое выдумать?
В Донецк мама ещё только собиралась написать, отговариваясь тем, что все как?то некогда. Папу эта ситуация настораживала. Не то, чтобы он плохо относился к чужому мальчику, нет, они вместе выгуливали собаку, ходили за хлебом, лёжа в обнимку на диване, смотрели по телевизору футбол. Но папа считал, что мать зря так долго не отдаёт его родным деду с бабкой, привыкнет ребёнок, потом не оторвёшь.
— Его же когда?то и в школу придётся оформлять, ты об этом подумала? У тебя ж на него никаких документов нет, кроме метрики.
Наконец, мама написала письмо в Донецк и стала с тревогой ждать ответа. Через неделю раздался телефонный звонок. Звонил из Донецка Сашин дедушка. В голосе его чувствовалось недоверие. Это действительно Танин ребёнок? А почему она сама ничего им не писала про него?
— Ну, это вы у неё потом спросите, — сказала мама, которая никаких подробностей про Танькину жизнь в письме не сообщила.
Он задал ещё несколько вопросов в том же духе, после чего сказал:
— Я сейчас жене дам трубку.
Танина мама была настроена не лучше. Стала говорить что?то о материальных трудностях и о том, что приехать вот так сразу они не имеют возможности.
— Да я вас и не тороплю! – обрадовалась наша мама. – Пусть Сашенька у нас пока живёт, здесь его все любят, и дети мои, и внуки, ему у нас хорошо. Вот можете сами с ним поговорить.
Сашина бабушка растерялась.
— А он… разговаривает хорошо?
— Да что вы! Он такой умный мальчик, он вам что хотите расскажет! На, Сашенька, поговори со своей родной бабушкой.
Саша, заранее подготовленный нашей мамой, взял трубку (говорить по телефону он научился недавно, названивая по вечерам «маме Свете» и «маме Нелле»).
— Аллё! – закричал он в трубку. – Здравствуй, моя родная бабушка! Это я, Саша!
Потом из Донецка ещё звонили, в основном она, там, видно, шла какая?то борьба, чувствовалось, что дед не склонен признавать непонятно откуда возникшего внука, а бабка постепенно привыкает к мысли о его существовании и переживает. Всякий раз Саша брал трубку и очень толково разговаривал с родной бабушкой, рассказывал ей, где был, что делал, хвалился: а «мама Нелля» купила ему тёплое пальтишко с брючками, а «мама Света» – ботиночки и шапку. Наконец (дело было уже глубокой осенью) мама сообщила нам, что за Сашей, кажется, едут. Приехали они втроём – бабушка, оказавшаяся довольно ещё молодой, здоровой тёткой, дедушка, который выглядел старше и как?то мельче её, и чей?то – то ли её, то ли его – брат, который и привёз их на своей «Волге». Гости привезли с собой литр водки, килограмм сала и альбом с фотографиями маленькой Тани. Мама велела нам приходить вечером с мужьями и детворой.
— А может, не надо? Чего мы все будем толочься?
— Ничего, пусть посмотрят, какая у нас семья.
Сашу всю неделю готовили к приезду родных бабушки и дедушки, опасаясь только одного, что вдруг он станет их дичиться, не захочет уезжать, и они обидятся.
— Не захочет, так останется, — говорила мама. — Я его потом сама к ним отвезу. Пусть хоть
