серебра сияют лавы; груды золота трепещут под огнем, что светит справа.Женщина спешит, как прежде,и глядит вокруг в надежде:к слиткам тянется сторожко,но ни серебра, ни златаей теперь совсем не надо! —«Мама», —слышит:—«Здесь я, мама!»Вот где он, сыночек, крошка,ей дороже жизни самой,бьет ручонками в ладошки!Ей дыханье захватило, от волненья вся трясется, на руки его схватила и обратно — повернула — птицей к выходу несется.Дрогнула земля от гула, затряслось скалы подножье, ветром грозовым подуло, в стенах зала грохот грома отозвался зыбкой дрожью! «Мать господня, мне на помощь!» молит женщина смиренно, видя рухнувшие стены.Вдруг о, что за перемена! Стихло все, и нет тревоги; тяжкий камень у дороги, все полно покоя, мира, нет и тени злой напасти: а из церкви голос клира петь кончает божьи страсти.У нее ж дыханья нету: вся, как лист, она трясется, прижимая ношу эту, птицей вниз она несется: вдаль от этих мест стремится: потерять дитя боится. Вот бежит она опушкой, за рекой уже мелькает и шаги лишь замедляет перед бедною избушкой.О, как радостно вздыхает, к небу обратив моленья, как лицо ее сияет, как дитя она ласкает и целует в исступленьи. Жилка каждая трепещет от счастливого волненья!Но смотрите! Что там блещет у ребенка на коленях? Золото, что положила, чтоб дитя им поиграло, — в фартучке малютки было.Ей оно не мило стало:столько горя испыталаот него ночами плача!И, хоть богу благодарназа нежданную удачу.ей дитя всего дорожеи не денег блеск коварный,мил ей лишь сынок пригожий!VНет следа той церкви малой, смолкли колокол и пенье, буков тех — как не бывало, сгнили даже их коренья.Старики хранят преданье и хоть многое забыто, но живет о том сказанье, чем то место знаменито.И когда в морозный вечер молодежь вкруг деда сядет, он расскажет, горбя плечи, о вдовице и о кладе.
