С В А Д Е Б Н Ы Е Р У Б А Ш К И{6}
Пробил одиннадцатый час, а свет лампады все не гас, и теплилась лампада у бедного оклада[8]. На стенке низкой горницы был образ богородицы, с младенцем предреченным, как розы цвет с бутоном. Пред образом, что светится, колени клонит девица: вздыхает грудь встревоженно, на персях[9] руки сложены; из глаз слезинки катятся, бегут на бело платьице; одна еще не высохла, глядишь — другая вытекла. «О, боже! Где родитель мой? Могильный холм порос травой! О, господи! Где матушка? В могиле рядом с батюшкой! Сестрица года не жила, а братца пуля подсекла». «Любимый мой меня любил, дороже жизни мне он был — уехал на чужбину, навек меня покинул». Как в край далекий уезжал — меня ласкал да утешал: «Засей, любимая, ленок, да помни каждый наш денек; ты пряжу в первый год пряди, а во второй холсты бели, на третий год рубашки шей: рубашек свадебных нашьешь, венок из руты[10] нам совьешь». Рубашки я готовые в сундук сложила новые, уже веночек мой завял, а милый где-то запропал, пропал он в стороне чужой, как камень в глубине морской. Давно и слух о нем заглох, здоров ли, жив ли — знает бог! «Мария непорочная, будь мне защитой прочною: верни с чужбины милого, любимого, единого; с чужбины милого верни — а нет, так жизнь мою возьми; с ним жизнь моя весенний цвет, а без него не мил мне свет, Мария милосердная, утешь мне сердце бедное!» Икона с места сдвинулась — девица в страхе вскинулась: лампады огонек мигнул, погас и в мраке потонул. То ветер ли по пламени, зловещее ли знаменье! Послышались шаги — и вдруг в стекло оконца: стук, стук, стук! «Ты спишь ли, милая, иль нет? То я забрел к тебе на свет! Что делаешь ты полночью? Меня ты крепко помнишь ли? С другим любви не водишь ли?»
