ситуацию и поскакал ловить осла.
Звуки родного языка погрузили Анну в воспоминания. Отец ведет молодую девушку в монастырь Святого Йоргена. Ее ладошка тонет в большой руке отца. Они приплыли на корабле. Родные места, где собирают улиток на скалах в устье фьорда, остались далеко. Так началось ее долгое путешествие, завершившееся в долине Орсия.
Вот где она находится, вот как оказалась здесь.
Анна отбросила с лица вуаль. На склоне лесорубы обрубали ветви с поваленных стволов.
– Не трогайте дуб с большим дуплом! – что есть мочи крикнула она работникам.
Стук топоров замер.
– Не смейте его рубить! Это дерево Лукреции и Андрополуса!
Лесорубы в ответ в молчаливой озадаченности пожимали плечами. Зачем баронесса глотку дерет? Ежели надо чего, могла бы прислать слугу с приказанием.
Кто она в их глазах? Кто она на самом деле? Так ли несомненна ее принадлежность к владетельному семейству Лоренцо? Или к семейству жужжащих пчел? Или к роду ослов? Или к классу птиц? Или к сословию сиенских крестьян, пастухов и лесорубов – таких же простых людей, как норвежские собиратели улиток и рыбаки времен далекого детства, о котором она порой вспоминает с такой мучительной силой? Анна взглянула в сторону Корсиньяно, туда, где виднелась церковь. А что как и вправду ее картина будет выглядеть на алтарной стене нелепым ярким пятном? Неужто место образу святой Агаты на ослином брюхе, и будет бродить четвероногий алтарь по пастбищу,
Представив себе эту сценку, она невольно расхохоталась. Антонио привел пойманного осла. Солнце сильно палило. Она шла к дверям приходского священника, держа картину обеими руками; вуаль, скрывающая лицо, стала мокрой от пота. Анна почувствовала, что боится, но не темноты, как и Лоренцо, а глубины. Ей почудилось, что, подхваченная морским течением, она опускается в бездонную пучину. Такое ощущение накатывало на нее не в первый уже раз.
Лоренцо об этом и не подозревал.
В садике, окружавшем дом падре, кто-то двинулся неверной походкой ей навстречу. Вокруг пошатывающейся фигуры блеяли овцы. Анна вздрогнула, поняв, что это Андрополус, обряженный зачем-то в женскую ночную сорочку. В ее сорочку. Но не белую, а пурпурно-красную.
Священник поднялся с табурета, сидя на котором плакал, и сильно потер ладонями мокрые от слез щеки. Видение не исчезло: в дверном проеме действительно маячил ангел в синем одеянии. Небожитель помавал широкими крылами. Наверное, он прилетел уже давно и мог быть свидетелем всего, что произошло в комнате.
Ангел мог лицезреть безумие похоти, заставившее приходского священника надеть на мальчика женскую ночную сорочку. Ангел мог видеть, что для падре было тогда безразлично, кто перед ним: юноша или девушка, главным казалось облачить живую плоть, ниспосланную в этот дом свыше, в податливый мягкий шелк. Только поэтому он и бормотал нечто несусветное о божественных дарах, перенесенных из Константинополя в долину Орсия, потому только гладил черные длинные локоны, целовал нежное овальное лицо и припухлые губы, не переставая благодарить Господа. Тело юноши, чего еще желать? Любой мальчик – больше женщина, чем мужчина. К тому же обнажиться перед существом своего пола не так страшно и непотребно. Вот какие мысли роились тогда в голове приходского священника, если мыслями можно назвать невнятный хаос отрывочных озарений.
Лишь когда мальчик, наряженный в женскую сорочку, запел псалом, падре пришел в себя. Плотское отступило, как и должно быть, безумие сменилось острым приступом стыда. «Да не будет никто поневолен и принужден», – пел мальчик. Священник ужаснулся.
Он упал на колени. Он молился и плакал. Он осознал мерзость содеянного. Он возжелал загладить свою вину, но только усугубил ее мелочной вещественностью раскаяния: падре напоил мальчика церковным вином, заставил взять половину копченого окорока и попросил никому ничего не рассказывать. Юноша захмелел и отправился, покачиваясь на нетвердых ногах, в садик перед домом – болтать с овцами на своем наречии.
Что будет, если люди все-таки заметят мальчика в шелковой сорочке? Будем надеяться, решат, что тот сам напялил на себя женскую рубашку, где-то надравшись. Да и вообще, он ведь одел мальчика, а не раздел.
А вот с окороком дело похуже, размышлял священник. Народ может подумать, будто ветчина – плата за содомские услуги. Не было никаких таких услуг! Падре чист, как вот эта только что капнувшая слеза!
Молясь и плача, он понял, что должен, тем не менее, заранее защититься от обвинений в смертном грехе. Надо привлечь внимание паствы к чему-то иному. Заручиться поддержкой тех, кто в фаворе и силе. Но как это сделать?
Тут-то приходской священник и заметил сияющего в солнечных лучах ангела.
Нет сомнений, что это именно ангел. Подтверждением тому – сорочка, которая сначала была белой, а потом приобрела цвет раскрывшейся плоти. Перемена окраски – очевидное доказательство, очередное знамение. Господь снова подает ему знак.
Знай люди, какие борения претерпевает ежечасно его душа, они были бы снисходительнее, они не сужали бы так границы дозволенного. Все, что случилось в комнате, касается лишь Господа и его верного слуги. Но люди этого не знают. Они питаются слухами и сплетнями. Он сгорит на костре, а потом вечно будет пылать в геенне огненной. Перед глазами, сменяя друг друга, возникали страшные видения. Его вздернули на ратушной площади, руки и ноги болтаются над землей, как у кукольного паяца. Его обезглавили, голову посадили на кол, а срамную часть тела швырнули свиньям… Но слава Богу: Он прислал ангела, чтобы тот спас приходского священника.
Ангел видел все. И все понял. Все. Так и только так.
Падре пал на колени перед посланцем небес, застывшим в дверном проеме. Кто ты: ангел жизни или ангел смерти? Не о приближающейся ли чуме прибыл ты возвестить, о моровом поветрии, ниспосланном Всевышним роду людскому за содомские грехи? Всякий знает, Тоскана погрязла в них глубже некуда, городским учителям даже запретили обучать мальчиков из провинции. Но не приходской священник виной тому, что гнев Божий обрушится на паству – и как раз тогда, когда Папа Римский соизволил посетить эти края.
Из-под тонкой вуали проглядывают глаза – голубые, как у всех обитателей рая. Чело окружено золотым нимбом, сотканным из солнечных лучей. Священник отвел взор. Он не смеет смотреть на ангела, который видел все и теперь, должно быть, презирает падре. Презирает так же, как падре самого себя.
Люди давно ждали чуда, и вот оно наконец-то явилось в долине Орсия. Приходского священника охватила радость – то ли от лицезрения ангельской фигуры, то ли оттого, что он успел опомниться, не разделся перед мальчиком и ангел не застал слугу Божьего во всей мерзости его наготы.
В сегодняшней проповеди он возгласит о явленном чуде, призовет всех к искуплению грехов и покается в своем собственном, о сути которого умолчит. Исповедь ни к чему: он грешил лишь в мыслях, а от греховных помыслов не будет ему избавления ни на земле, ни на небе.
Блуждая вокруг дома, Андрополус оказался за спиной у Анны, стоявшей около двери. Солнце не било ему в глаза, как священнику, и он сразу узнал баронессу по красной оторочке одежды и волосам цвета созревшей пшеницы.
Несколько овец, повсюду следовавших за своим пастухом, вошли в открытую дверь и стали тупо мыкаться по углам комнаты, заставляя посуду мелко звенеть. Черный кот терся о ноги Анны. Священник отрешенно замер, словно внимая легкому бризу, долетающему с гор.
Оставаясь коленопреклоненным, он, не глядя, принял дрожащими руками картину, переданную Анной.
– Я прощу вас, падре, – тихо промолвила она, – окропить этот дар святой водой и передать до приезда Его Святейшества на хранение маэстро Росселино.
Священник кивнул.
– Стало быть, дар этот предназначен для главы нашей церкви?
– Он предназначен для новой церкви в Корсиньяно. Его Святейшество останется доволен.
– Кто ты? Кто тебя прислал? – не удержался от вопроса падре.
