одна особа не поддавалась общему порыву, обходя толпу по краю, и это было странно – ведь не может у четырнадцатилетней девчонки быть преступных намерений. Однако в ее взгляде – а я то и дело натыкался на него среди множества голов – было то, что я искал: опасное напряжение; кроме того, она рылась в своей сумочке, что–то из нее вынимала – что именно, я не видел, какой–то предмет. Я стал проталкиваться между гостями, ничего не говоря в микрофон, спрятанный за отворотом пиджака – ведь я скорее всего ошибался, – но она вела себя действительно странно. Нас разделяло еще метров десять, может, восемь, толпа становилась все плотнее, я повторял: извините, мои коллеги куда–то пропали – в такой момент! Никого нет, один я, и я решил преградить ей дорогу к Стэну Лаки, просто с ней заговорить, нельзя же без конкретного повода броситься на ребенка, это еще ребенок, повторял я про себя, но именно поэтому никто не проверил ее сумочку, не пригляделся внимательно, она слишком молода и слишком красива. Лаки был слева от меня, она вдруг высунулась из–за высокой старухи справа, и я инстинктивно достал нож (в этой тесноте пистолет был бесполезен), повернулся к девочке всем телом, люди подтолкнули нас друг к другу, импульсивное движение – и обнаженное лезвие ножа в моей руке коснулось ее шеи… и в тот же момент я почувствовал сквозь рубашку, как острие ее ножа уперлось мне в грудь. Обучена, подумал я, точно знает, где сердце.

И так мы стояли, а вокруг веселилась толпа, сосредоточившаяся на Стэне Лаки, не обращающая на нас внимания. Я не хотел убивать, ее нежная кожа прогибалась под кончиком моего ножа, глубже, я знал, была артерия, глубже была ее смерть, а может, и моя: я нажимал сильнее, и натиск ее ножа усиливался, он, наверное, уже прорвал мою рубашку – я почувствовал на груди поцелуй холодной стали. Не выдержав напряжения, она, как, впрочем, и я, могла нанести удар – мы вошли в клинч, ситуация тупиковая, необходимо было найти какой–то выход. Мы смотрели друг другу в глаза, ее темные зрачки то сужались, то расширялись, она, видимо, оценивала свои шансы. Медленно – только не спровоцировать! – я склонился к ее уху, кокетливые локоны щекотали мой нос, от нее странно пахло, как от ребенка и как от женщины: душистыми травами и молоком. Я хотел дать ей шанс. Шепнул:

– А я уже так кого–то убил.

И отстранился, ожидая результата. Минуту ничего не происходило, а потом я почувствовал, что нажим острия ее ножа на моей груди ослабевает. Это могло мне только показаться, но в ответ и я на долю миллиметра отодвинул свой нож. Опять ничего и вдруг – я уже не чувствую холода на груди. Сдалась. И я убрал руку. В ее глазах что–то изменилось, будто она проснулась, что–то сверкнуло, может, даже нежность: она встала на цыпочки и поцеловала меня в уголок рта, а потом в губы – робко и осторожно. В этом первом поцелуе была сладость проступка, запах трав и молока и тайная мысль, что невинность не в соблюдении запретов, а в том, что запреты нас не касаются. Потому что мы – избранные. Мы целовались все жарче, а люди вокруг тактично отворачивались. Понимали ли они, что мы сейчас, мы оба, за пределами добра и зла? Я оторвался от ее губ, мы по–прежнему смотрели друг другу в глаза. Она потянулась к моему уху.

– А я уже кого–то так целовала, – услышал я и почувствовал, как нож вонзается в мое сердце.

Разговор с…

* * *

Узнав, что он еще жив, я долго не мог в это поверить. Второе потрясение за день! А мне хватило бы и одного, чтобы почувствовать себя вконец психически опустошенным. Все началось с объявления в Интернете: Музей современной истории предлагал встретиться с любым на выбор военным преступником – разумеется, в сопровождении конвоира. Осужденные на пожизненное заключение или приговоренные (что можно было вычитать между строк) к смертной казни, они неофициально, как особую милость, получили право встречаться с обыкновенными людьми: себе в назидание, а людям – как предостережение. Большинства самых известных преступников, которые когда–то, как сообщалось в объявлении, значились в коллекции музея, конечно, уже не было в живых. Впрочем, подумал я, это может быть рекламный трюк – что им мешало внести в длинный список Адольфа Гитлера с пометкой, как возле других фамилий: «неактуально»? Однако доверие ко всему предприятию вызывали прежде всего цены – сногсшибательные! Сидя перед монитором, я проглядывал список: там были какие–то бандиты с Балкан, два морских пехотинца, осужденных за изнасилование во Вьетнаме, и почти два десятка столетних гитлеровцев. Они конечно, заинтересовали меня больше других. Вдруг я увидел среди них известную фамилию, да и цена меня, пожалуй, устраивала. Ну, подумал я, волнуясь, на него бы мне хватило. С минуту я колебался, а потом торопливо, будто боясь, что промедление сделает эту встречу невозможной, настучал на клавиатуре заказ: «Карл Понтер, убийца Бруно Шульца[6]».

И вот передо мной сидит старик, по пояс укрытый клетчатым пледом. Несколько минут назад его привез в инвалидном кресле конвоир в мундире цвета хаки, стилизованном под форму американской военной полиции образца 1945 года. Конвоир уселся на складной стульчик снаружи у входной двери в квартиру, предварительно проверив высоту окон со стороны улицы (даже он вряд ли остался бы в живых, если бы выпрыгнул, не говоря уж о старике, – подумал я). Я разглядывал изверга, сидящего с полузакрытыми глазами, плохо выбритого, узкогубого; в уголке рта постепенно набухал пузырек слюны. Только теперь я задумался, о чем же все–таки хочу с ним поговорить и – впрочем, об этом стоило бы подумать раньше, – не оказываю ли я ему незаслуженную честь, принимая его у себя, пусть даже в унизительной роли экспоната. Эта мысль заставила меня вскочить из–за письменного стола: я заходил широкими шагами по комнате, а потом, не спрашивая позволения и не угощая старика, закурил. Хотел этим подчеркнуть, что не считаю его равным себе, что он недостоин уважения, но тут мне вспомнились фильмы о войне, которых я насмотрелся в детстве: именно так, как я сейчас, вели себя офицеры гестапо, прежде чем криками и истязаниями вырывали у своих жертв признания. Смущенный, я уселся в кресло. Все это время Гюнтер – если это Гюнтер, пронеслось у меня в голове, – сидел неподвижно, полузакрыв глаза, будто его уже не было в этом мире и все происходящее его не касалось. Что ж, если так, он, в сущности, прав.

– И что, часто вас приглашают в гости? – наконец спросил я.

Молчание. Старика можно было принять за мертвеца, если бы не пузырек слюны, тихо лопнувший в уголке рта.

– Вы что–нибудь помните? – задал я другой вопрос, а поскольку он по–прежнему молчал, продолжал: – Вы будете говорить? Если нет, я отошлю вас и не заплачу ни гроша. А у меня, пожалуй, лучше, чем в камере, так ведь?

Гюнтер медленно открыл глаза. Когда–то зеленые, сейчас мутные, водянистые, едва заметные в провалах глазниц. С минуту взгляд его блуждал где–то над моей головой, потом он посмотрел на меня без выражения, как если бы перед ним было пустое кресло.

– Вы слышите меня? – спросил я.

Никакой реакции. Я вспомнил цену, которую обязался уплатить после визита, – а, да ну его к черту! Встал, чтобы позвать конвоира, но, проходя мимо гостя, услышал какой–то шелест. Гюнтер что–то бормотал, обращаясь то ли ко мне, то ли к самому себе.

Я наклонился над ним.

– Слушаю?

– Все из–за Юргена. Я говорил ему, чтобы всегда смотрел, есть ли в чайнике вода, прежде чем ставить на плиту, а он, каналья, ноль внимания, и, когда пришли меня навестить, вся комната была в дыму, а как могло хорошо сложиться, я тогда вовсю старался, но у меня никогда ничего толком не выходило, это другие продвигались по службе, у других были красивые женщины и прекрасное положение, а мне всегда доставалась грязная работа, сраная жизнь, никакой справедливости, мне часто снится, что я ночью встаю и иду в уборную, а потом просыпаешься обгаженный или мокрый, и кто за мной уберет, все брезгуют стариками, а охранник охотнее всего подавал бы мне суп на лопате, говорит, от меня воняет, от него бы тоже воняло, если бы он в таком возрасте остался один, знаете, мне уже девяносто восемь, это возраст, правда? Не каждому удается столько прожить, но я, когда был молодой, всегда любил свежие овощи; овощи, знаете ли, и прогулки на свежем воздухе – это гарантия здоровья…

– Я хотел бы поговорить с вами о Шульце, – заорал я ему в ухо.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату