Беда

Джона смотрел, как Ив взгромождается на него. Они почти выпали из кадра: Ив увлекла его на пол. Не та ли это ночь, когда Ив выбросила его галстук в окно? Та самая: вон полетел.

Хороший был галстук.

— Ты никогда не говорил мне, что склонен к эксгибиционизму, чувак. В том-то и прелесть дружбы, всегда узнаешь что-то новое.

Ив: само терпение. Балерина, которой в партнеры достался гиппопотам. А он… на кого он похож? Напряженный, придурковатый, нелепый… Так смотрятся на мгновенном фото посетители аттракциона, выползающие с чертова колеса. Если показывать людям, как они выглядят в припадке страсти, монастыри живо наполнятся. Ив как-то странно обмякла, перекатившись на бок. Что это — пассивность? Вот она снова в кадре, верхом на Джоне, и наведенная на резкость камера открыла Джоне что-то новое: Ив пыхтит, работает бедрами, содрогается всем телом, но выражение лица — равнодушное. Пассивность? — спрашивал он только что. Хуже, чем пассивность. Скука.

Он потянулся за пультом, но Ланс отскочил в сторону:

— Погоди, сейчас будет самое интересное.

— Выключи.

— Ты что?

— Я не собираюсь на это смотреть.

— Почему бы и нет?

— Это я. — Джона попытался вырвать пульт, Ланс быстро отступил за шезлонг.

— Ну-ну, — сказал он, в миролюбивом буддистском жесте раскрывая ладони. — Охолони.

— Поверить не могу, на хрен!

— Ребята, вы проделали всю работу, вам и вся честь.

— Я просил не ставить здесь камеру. Куда ты ее засунул?

— Чувак…

— Куда?

Ланс показал: на холодильнике, между полупустыми коробками хлопьев. Как раз там, где он с самого начала запретил прятать камеру. Джона полез за ней.

— Я притащил ее сюда пару недель назад поснимать себя и забыл убрать. А когда взял — смотрю, тут ваши любовные игры. Ну ты и зажигаешь, чувак. Я оторваться не мог, как ты начал шурудить.

— Не был бы ты говном, сразу бы оторвался.

— Чувак, благодаря тебе у меня подписка выросла вчетверо. Ты мой самый популярный блок…

— Какой я тебе блок, на хрен!

— Послушай, при чем тут я, если тебе охота заниматься этим по всей кварти… эй! — Ланс едва увернулся от мандарина, который врезался в стену и оставил на ней пятно Роршаха. — Ты меня покалечишь. Прислушайся к голосу разума, чувак… и поставь это на место.

Высунув руку с «Плейстейшн» за окно, Джона потребовал:

— Дай сюда камеру.

— Камера — всего лишь сосуд, чувак. Ты — художник, который наполняет этот сосуд. Прошу тебя, поставь приставку на пол.

— Ты выложил нас в Интернете.

— Нет, нет! Я стер вас с сервера. Это последняя копия.

— Кто угодно мог скопировать для себя.

— Не, чувак, не… — Ланс вытянул губы трубочкой и выдохнул: — Точно.

— Точно!

— Интернет-видео недолговечно, чувак. Через неделю про тебя и думать забудут, че! Ты ж не какая-нибудь знаменитость.

— Завязывай с камерами.

— Как, совсем? Ты что?

— Тут чтоб больше не было. Никаких камер в гостиной.

— Хорошо. Хорошо. Все, как ты захочешь. Поставь приставку — аккуратнее.

— Камеру!

Со вздохом Ланс передал ему камеру, и Джона вернул «Плейстейшн» на свободный от пыли прямоугольник на телевизоре. Затем выдрал диск и сломал его пополам.

— Чувак, это ни к чему… ооооо, да успокойся же! Жаль, что ты не ценишь собственное творчество. Камеру мне когда отдашь?

Джона швырнул обломки диска в мусорное ведро.

— Мама написала мне на «мыло», — продолжал Ланс. — Она считает, что твоя партнерша притворяется. Все не по-настоящему, думает она. А парень из Куала-Лумпура обиделся, что вырезали оргазм.

Джона одним движением послал камеру за окно, с высоты пятого этажа. Она грохнулась на тротуар против дома, две девчонки, прихлебывавшие из скрытой коричневым бумажным пакетом бутылки, завизжали в испуге. Ланс подбежал к окну, дружески обнял Джону:

— Прости, что расстроил тебя, чувак. Я тебя люблю, Джона.

— И я тебя, Ланс.

— Послушай, есть идея. Давай смотаемся вместе в Атлантик-Сити. Или в Грейсленд. Снимем полнометражку. Сам подумай: у тебя стресс, мне отпуск не повредит… ну что ж ты уходишь, когда я с тобой говорю, это невежливо!

12

Вторник, 21 сентября 2004

«Синяя команда», вторая неделя практики

Всякое сходство, которое могло быть у Симоона с покойным братом, Симоону удалось стереть с помощью хорошего ухода за собой. Плотного сложения, черноусый, с ямочкой на подбородке. В кожаной куртке и в солнечных очках.

— Под Аль Капоне косит. Вот его сторожевой пес. — Белзер открыл другую папку, заполненную отксерокопированными письмами, ходатайствами, решениями суда.

Он хранил у себя фотографии всех, с кем приходилось иметь дело: помогало не путаться в людях и, как он уверял, угадывать их слабые места. Роберто Медина был облачен в дорогой серый костюм с жилеткой, золотая цепь от часов. В целом даже симпатичен, если не считать гигантских бровей. Улыбка уверенного в себе красавчика, щечки латиноамериканской поп-звезды.

— Первостепенный засранец, — прокомментировал Белзер. — Явился ко мне, прошелся по кабинету, все проинспектировал. «Замечательный вид, — сказал. — Приятно иметь такой большой офис. У меня офис маленький, в Бронксе, вы знаете». Как будто мне следовало извиниться за это или впечатлиться, уж не знаю. Пустился рассказывать, как он по вечерам учился в юридической школе. «Работал посудомойщиком». Потом глянул туда, — Белзер ткнул в литографию на дальней стене, — и говорит: «Что это, как мило». Прочел плакат, черт его побери. Представляешь? «Элсворт Келли — какая-то знаменитость?» Я сижу, жду, когда он к делу перейдет, а он читает мои плакаты. «У вас тут словно в музее, — говорит. — Я в искусстве почти не разбираюсь. Государственная школа». Хрен. Честное слово, сынок, я бы отодрал этого засранца даже охотнее, чем ты сам.

Джона перестал слушать. Он вспоминал, что сказал ему Бендеркинг, когда он отпрашивался на два часа.

Я тебе не мамочка. Не хочешь вкалывать тут — свободен. У каждого поступка есть последствия, и тебе придется иметь с ними дело.