СТУДЕНТКА КАК ФАЛЛОС
Под окном взвыла сирена.
Откинув оборванную штору, я увидел две сине-белых „Волги“.
Меньше всего мне хотелось иметь дело с милицией. Три года назад, когда разбился Режиссер, мне тоже пришлось давать показания, хотя никакого отношения я к аварии не имел. Сейчас разговаривать с милицией мне тем более не хотелось. Особенно, если ее вызвали соседи. Поэтому я запер дверь и спустился по лестнице. Только внизу заметил, что надел кроссовки разного цвета. Да и не я это заметил, а полковник Якимов. Он волочил какую-то хромированную железяку.
– Что-нибудь изобрел? – спросил я бодро.
– Нет, украл.
– И куда тащишь?
– В университетский корпус. У меня там служебный бокс, – дохнул перегаром полковник. – А дома жена – помощник военного прокурора. Если ты от баб бежишь, – глянул он на мои кроссовки, – то лучше ко мне.
– В бокс?
Он кивнул.
Репутация есть репутация.
Вцепившись в хромированную железяку, мы потащили ее к университету.
При этом я старался прятаться за спину полковника, потому что к сине-белым „Волгам“ подъехала еще одна. На нас внимания не обращали, но я все равно старался держаться за мощным торсом полковника. Так мы и вошли в помещение, похожее на склад, а уж из него попали в небольшой прокуренный кабинет.
– У тебя есть смысл жизни? – спросил полковник, возясь с ключом.
– Это к академику Петрову-Беккеру, – отозвался я. – Это он ищет смысл жизни.
– Нет, – возразил полковник, – академик ищет внеземную жизнь. Это совсем другое.
Ключ щелкнул. Дверь во внутренний дворик открылась. Когда-то этот дворик напрямую сообщался с общим двором, потом полукруглую арку заделали крошащимся кирпичом. Железяка со звоном полетела в груду ржавых обломков.
– Живые деньги! – похвалился полковник. – Учу ребят не робеть, – конечно, он имел в виду студентов. – Изголодаются, несут металл в пункт приема. И мне процент. Для пополнения боезапаса.
Я решил, что речь идет о патронах, но ошибся.
– Снится мне все один и тот же сон, третий год снится, – подошел полковник к огромному сейфу. – Никакими таблетками не отделаться.
И потянул тяжелую дверцу:
– Смотри.
– Это сколько же там?
– Семь хереса и три водки.
– И все получено за ржавый металл?
– А то! – кинул полковник.
Два стула. Письменный стол.
На рогатой вешалке – телогрейка. На ящике с противогазами – грязный рюкзак. Ключ, отпиравший дверь во внутренний дворик, полковник повесил на стену. Будь я студенткой, я бы боялся сюда ходить. На два пальца водки, на три – хереса. Полковник называл это „Глубинной бомбой“. Дескать, запузыришь такую, вся рыба всплывет.
– Как это всплывет? Какая рыба? – насторожился я.
– Да к слову я это. Мне дрянь снится. Будто проигрываю бой. Догоняешь? Вконец проигрываю. Боезапас на исходе, а райские силы ломят. Сплошь ангелы с крыльями и гранатометы у каждого третьего. Это вот к чему такое? – Он сплюнул и закурил, до того противно было вспоминать ему сон. – Слышал про Аську? Грохнула мужика. Так все говорят. А я не осуждаю, даже если и грохнула, – потянулся он стаканом ко мне. – С тобой не чокнуться, как не выпить. Я вообще никого не осуждаю, Кручинин. Просто надо понимать смысл жизни.
– Ты это о чем?
– Ну вот живешь-живешь, – объяснил он, – а потом запузыришь „глубинную бомбу“, а она рванет не как нужно. Куда мы тогда?
– В землю, – твердо ответил я.
– Значит, только в землю?
– А ты как хотел?
– Не знаю, – скептически повел он плечом. – Только не нравится мне это. И сон не нравится. Проигрываю я бой. И не хочу в землю.
– А чего тут такого? Можно заранее выбрать красивый участок.
– Это цыганскому барону можно. А у меня денег нет, я только полковник. – Какая-то мысль мучила его. – Мне все же непонятно, Кручинин. Если нас, полковников, убивают в каждой войне, куда мы деваемся? Мы же это не только тела, – загадочно подмигнул он мне. – У нас дух, воля. Все это в землю не закопаешь.
Короче, утро начало удаваться.
Построив еще по одной „глубинной бомбе“, полковник резко осудил моего приятеля художника Корнея Славича.
– Предатель родины! Свалил за бугор!
– Уехал, – пытался я смягчить впечатление. – Выпустили его.
– Так зачем впускать обратно? Жалко, в бытность студентом я не укатал его в армию. Сейчас бы писал портреты среднего офицерского состава. А так…
– А так пишет фаллосы, – подсказал я.
– Члены, – с большой простотой поправил меня полковник.
Весной Корней действительно приезжал в Городок. Когда-то его с шумом выперли из страны, но теперь можно и приезжать.
– У нас денег на дворников не хватает, – пожаловался полковник, – а мы оплачиваем поездки предателя родины. Догоняешь? Он в Большой аудитории показывал студенткам свои эти, ну, члены с крылышками. По вашему – фаллосы. Скульптурки такие. От кого, спрашивает, мы произошли? Думаете, от Дарвина? А вот хрен! Мог Дарвин нарисовать Джоконду? – Очередная „глубинная бомба“ рванула в смутных безднах полковника и он издал ликующий животный звук. – Девчонки у нас, правда, не промах. В лицо предателю крикнули: разве в фаллосах красота? А он, бандит, на ватмане тут же нарисовал нашу студентку в виде фаллоса…
В поросшем лебедой и крапивой дворике валялись бесформенные, изъеденные коррозией железяки, фанерные ящики, торчал остов сожженного „мерседеса“. Когда-то полковник прикрыл свои богатства брезентом, но брезент прогнил, провалился. Щедро поливая все это никому не нужное добро, я вдруг вспомнил Роальда. Не потому, что решил пойти в его Сыскное Бюро за помощью, а потому, что вспомнил морду одной его клиентки. Круглая, как у полковника, но волосы заплетены в тысячу косичек. Тоже пришла жаловаться, что ее сны достали. „Поздравляю, – обрадовался Роальд, – это лучше, чем бессонница“. – А клиентка не радуется: „Легко вам так говорить. Это вам Бах не заговаривал зубы“ – „Бах? Это какой? – заинтересовался Роальд. – Сажал я одного“. – „Да нет. Я про Иоганна Себастьяна“. – „А-а-а. Тогда это в Интерпол“. – „Он на семью жаловался. Семья большая“. – „Тогда совсем не тот, – решил Роальд. – Тот, которого я сажал, сам вырезал свою семью“. – „А граф Лев Николаевич жаловался, что прожил не так много, как ему хотелось“. – „Вы и с ним разговаривали?“ – „Я даже Владимира Ильича предупреждала о готовящемся покушении. Имя Фанни Каплан ему называла, а он решил, что это артистка из какого-то варьете. – По какой-то странной ассоциации клиентка добавила: – А однажды я была в постели с Мадонной“. – „Сажал я Мадонну. Кликуха что надо. Но стерва еще та!“ – „Эту не посадишь“. – „Тогда чего вы от нас хотите?“ – „Помощи“. – „Какой именно?“ – „Зафиксируйте мои сны“. – „Мы фиксируем супружеские измены, мошенничества, все такое прочее. А вы ведь не мошенничаете?“ – „Конечно, нет. Мои сны имеют большое историческое значение“. – „И как же вы представляете нашу помощь?“ – „Приставьте ко мне частного детектива. Пусть записывает все, что я произношу во сне. Потом по этим записям будет сделана интересная книга“. – „О чем?“ – „О разговорах с Бахом. С Владимиром Ильичем. С Мичуриным. С Мадонной. Горбачев мне многое рассказывал о Форосе“. – „А вы знаете, сколько стоит час работы частного детектива? Особенно ночью?“ – „У меня уютная спальня… И мужа нет…“
Глава седьмая
КЕЙС
– Прадеда у меня звали Фима, – пожаловался полковник, когда я вернулся в накуренный кабинет.
– Завидуешь?
– Чему? Сны достали. Он тоже был из таких. Ты подумай, сколько же это нас, полковников, гибнет в разных войнах? Цвет нации! Я знаю, что говорю. В чем смысл? Я ведь бывал во всех этих Парижах. У них военное дело неплохо поставлено, но и у них гибнут полковники, даже генералы. Наш академик, – сослался он вдруг на Петрова-Беккера, – говорит, что даже вполне средний человеческий ум вмещает всю вселенную. А помрет этот ум, куда все девается? Опять в землю? Нет, – убежденно протянул он, – все вселенные в землю не закопаешь!
– Джоконду видел? – попытался я перевести разговор.
– Вот еще! Жарко в Париже. Я на Эйфелеву башню смотрел с площади Трокадеро. Река, скажу, неширокая. Мне роты хватило бы установить контроль на бульваре Клиши и вывести ребят на площадь Пигаль. Хотя не нужен мне йогурт ста восьми сортов, и бельгийский пистолет не нужен, мне на отечественном рынке обычное фоторужье запросто переделают под патроны Макарова. Ты, Кручинин, человек искусства, должен понять. У них там какие проблемы? „Бургундия для улиток!“
Мы ввалили еще по одной „глубинной бомбе“.
– А то Париж, Париж! Там в магазинах одни мальчишки. Отцов или полиция замела, или они работу ищут. Сам видел, как из длинного лимузина выскочил черный дог с оскаленными золотыми зубами, а за ним в зеленом костюме от „Кетон“ толстяк с мордой, ну, знаешь, – он обиженно шмыгнул носом, – с такой, примерно, как у меня. Только он пьет молодое вино и жрет свой фуа-гра, сучонок! Давай о Режиссере поговорим. Он, правда, с Гоголем работал?
– Ну это вряд ли.
– А я думал, работал. Он о нем, как о брате, говорил, все больше по имени. И меня научил пить „Де Малезан Кюве Бернар Магре“. Вот такими фужерами, –
