— Вызовите перевозку и доставьте ксилофон по домашнему адресу! — продолжала отдавать распоряжения Настя. — И не дай бог какие-либо провокации!
— Ну зачем так с порядочными людьми!
— Звоните, джентльмен!
— Сейчас?
— Именно.
— А пластиночка? «Валеночки»?
— Звоните!
Яков Михайлович наклонился в поисках телефона, а вернулся в исходное положение с маленьким дамским пистолетом в руке. Прицелился Насте в голову:
— Где пластинка, сука?! Пристрелю, тварь!
Настя ткнула пальцем в свой живот, придавив им самую середину винила.
— Здесь! Слегка нажму — и ваш раритет рассыплется на осколки. Я знаю, сколь хрупки старые пластинки! Бросьте пистолет!
Яков Михайлович походил на заключенного, которого пытали месяц. С красными от недосыпа глазами, с вывалившимся из перекосившегося халата животиком, под которым качалось, словно маятник у старых часов-ходиков, он глядел на пистолет и лепетал, что оружие ненастоящее, антикварная побрякушка, что он и выстрелить в человека не смог бы, а пластинка для него — всё! Больше, чем всё!
— Я сейчас же звоню в больницу! — заверил он и отбросил оружие на диван. Нажал на кнопочки мобильного аппарата и распорядился, чтобы Ивана Диогеновича готовили к выписке. — И перевозку для господина Ласкина лучшую приготовьте! Это вам не барабан какой-нибудь! Это ксилофон!
Настя даже заулыбалась, глядя на усердие Якова Михайловича.
— Еще раз? — предложила.
Психиатр вскинул на нее глаза:
— Мне бы пластинку!
— Шучу!
— Не успеете вы добраться до дома, а там уже Иван Диогенович вас поджидает! Давайте выполнять договоренности!
— Вы же не выполнили своих!
— Как же…
— С птицей договоренности не было, — отрезала Настя. — И спецсредства опять-таки! Вызовите машину! Дятел же меня не повезет?
— Нет, — согласился Яков Михайлович. — Не повезет. Викентий спит!
— Вызывайте!
Хозяин квартиры спешно продиктовал улицу и номер дома в диспетчерскую такси и умоляюще заглядывал в Настины глаза:
— «Валеночки»!..
Настя аккуратно сложила продукты в большой пакет, потрогала торчащее копыто бараньей ноги и, выглянув в окно, направилась к двери.
— Такси прибыло, — сообщила. — Пластинку я вам отдам только тогда, когда удостоверюсь, что все в порядке!
— Господи! — Яков Михайлович бросился к ней со скрещенными на груди руками. — Вы убиваете меня!
— Повторяю, — она открыла дверь квартиры и перешагнула порог, — ничего с пластинкой не станется, если вы на сей раз выполните свои обещания.
Он что-то мычал в ответ, но она уже захлопнула за собой дверь и сбегала по лестнице в светлый день.
Как и клялся Яков Михайлович, Ивана Диогеновича доставили по месту жительства раньше, чем успела добраться до дома Настя. Правда, санитары и сопровождающий врач еще находились при доставленном, приспосабливая его искривления к дивану. Иван смотрел на вбежавшую раскрасневшуюся от волнения Настю. Шея его была неестественно вывернута, при этом вытянута, и голова располагалась где-то под мышкой.
— Здравствуй! — она.
Иван продолжал смотреть на нее, будто сканировал.
Сопровождающий врач провел небольшой инструктаж:
— Кое-где костная ткань уже перешла или переходит в деревянную поверхность. По первому осмотру — это карельская береза. Очень дорогой материал! Так что купите специальную жидкость по уходу за редкими сортами дерева. Остальное в пределах нормы, сердце работает, как ни странно, прилично, нервная систем также в норме. Ну, конечно, подкормить надо бы. В этом вы сами разберетесь.
Врач удалился, и она опять сказала ему «здравствуй».
В ответ Иван хлопнул глазами.
— Я вытащила тебя! — радостно сообщила Настя. — Как обещала. Хочешь в ванну? В горячую воду? А я быстренько разогрею. У меня вот — целые сумки еды!
Он кивнул, согласившись. Повернулся на диване. На лице страдание:
— Правым боком.
— Что? — не поняла она.
— Воды наливай четверть. Меня можно в воду класть только правым боком. Левый переформировывается в карельскую березу. Вода испортит дерево.
— Конечно! — она почему-то просияла лицом и бросилась сначала в ванную, где открыла кран с водой, затем на кухню. И заскворчало и зашипело на сковороде, и показалось ей, что все как обычно.
А потом она раздела его и долго гладила перерожденную в дерево плоть. Она гладила и всматривалась в прожилки драгоценной части и сказала ему, что это, возможно, левая дека инструмента.
— Возможно, — подтвердил Иван.
А потом она взяла его на руки, отнесла в ванную и осторожно, как истинную драгоценность, положила в воду.
А еще потом кормила бараниной от Якова Михайловича, вкладывая маленькие кусочки в бледный рот Ивана. Она разглядывала его как собственное дитя, и ничего ее не смущало, даже плавающее маленькой мертвой рыбкой мужское достоинство. Она погладила его, стараясь разбудить.
— Не надо, — попросил. При этом его рот неприязненно искривился.
— Конечно, прости…
— Видишь, — сказал Иван. — Видишь, волосы на теле выпадают? Грудь уже почти голая… Спина и живот как у новорожденного…
— Ну не может ксилофон быть волосатым! — ободрила она. — С головой же ничего не происходит! Твое лицо так же прекрасно, как и раньше. И волосы… Она запустила пальцы в его густую шевелюру. — Эта седая прядь мне особенно нравится!
— Ты блядь! — неожиданно произнес он. — Ты падшая!
Настя затряслась, покраснела. Ужас сковал ее тело настолько, что боль раненых мест вернулась стократно.
— Нет! — инстинктивно ответила она.
— Я тебя просил.
— Я не хотела… Там…
— Всегда надо быть осторожной. В мире много плохих людей, которые ставят западни и придумывают подлости!
— Это все пластинка с «Валенками»! — оправдывалась она. — В ее тональности что-то скрыто специальное и неведомое, а в гармонию примешано нездешнее! Я потеряла себя!
— Именно, — согласился Иван. — Ты потеряла себя. И то, что в твое тело всовывали различные предметы, а ты хохотала, как великая блудница, — все говорит о том, что ты потеряла себя.
