похищена. Мы лузеры! Я самый великий неудачник в мире! А ты сын самого великого неудачника. И ты птица!.. Одно радует — что ты дятел из Красной книги! — Он захохотал, но быстро прекратил. Вероятно, эта шутка повторялась часто.
— Пап, я умею летать! И это так много, что мне в жизни более ничего не надо. Огромное синее небо, лес и мои дети! Я в порядке, пап.
Психиатр раскурил сигару, замычал в бессильном отчаянии.
— У меня сорок три внука! — констатировал. — И все — дятлы из Красной книги.
— Простые дятлы живут коротко, — добавил Викентий. — У тебя даже праправнуки есть.
Яков Михайлович выругался:
— Я больше не хочу об этом. Достаточно того, что я ежемесячно закупаю семян на бешеные деньги!.. И потом, сейчас главное — вернуть раритет! И ты со своими крыльями в этом деле главный помощник. Привлеки к этой семейной надобности свое многочисленное потомство.
— Можешь не сомневаться, — заверил Викентий. — Они сделают все что нужно.
— В общем, так: любой ценой мы возвращаем пластинку! Я ради нее пойду на все! А, черт с ним, понадобится — мы не только сожжем ксилофон, но и будем пытать его сущность. Уж в знании химии я профессионал. Жаль, за это мало платят.
— Я с тобой, отец, — подтвердил Викентий.
— Надеюсь, они не догадываются, что на самом деле представляет собой эта пластинка! Господи, помилуй!.. Тьфу!
— Да уж…
Викентий посмотрел на часы, грустно вздохнул и быстро разделся донага. Он лег прямо на пол, лицом вниз, заложив руки за спину. Его тело очень быстро сократилось в размерах, сопровождаясь хрустом костей, а затем покрылось перьями. Вероятно, перерождение человеческого носа в клюв было для Викентия мучительным, так как из горла раздался сдавленный клекот, а на полу появились капли крови… А потом все внезапно закончилось. Красноголовый дятел оттолкнулся от пола и взлетел на шкаф. Наверху он поточил о резную верхушку клюв и уставился на Якова Михайловича. Вертел головой в разные стороны, но круглых глаз с человека не сводил.
Психиатр выбрался из кресла, прошел к окну и, открыв форточку, дал рукой отмашку:
— Проваливай! И не забудь, что воронам тоже есть надо!
Большая птица оттолкнулась лапами от шкафа и выпорхнула в небеса.
Ивану понадобилось две недели, чтобы полностью трансформироваться в ксилофон. Столько физических мучений испытал он, что возьмись Настя описывать их литературно или просто информативно, сие было бы невозможно. Она, находившаяся подле все эти тяжкие времена, осунулась, сопереживая не только душевно, но почти физически. Каждые пять минут она протирала немецкой полиролью растягивающиеся деревянные поверхности карельской березы. А когда появились нотные бруски, заменившие на спине позвонки, Настя гладила их подушечками пальцев нежно. И прикосновения было достаточно, чтобы появлялся звук, пусть тихий, но божественный, как будто крутишь пальчиком по окаемке богемской хрустальной вазы.
Перерождение свое Иван переносил стойко, как и подобает сильному мужчине, осознающему свою миссию. Ему, несомненно, приходилось очень больно, лицо его было бледным, как у Пьеро, жилка на виске даже не стучала, а тряслась, особенно когда вылезали из спины бруски, прорывая кожный покров. В какой- то момент Настя испугалась, что Иван не выдержит муку и умрет при ней, на ее глазах. Но он вновь заговорил:
— Не сомневайся во мне! Мне так сложнее!
— Я не буду… — Слезы текли по ее красивому лицу. Она склонялась к его голове, которая располагалась почти у самого пола, закрученная под основание ксилофона, прикасалась своей мокрой щекой к его щеке — бородатой, как у дикаря, он слизывал ее слезы. Она понимала, что он ее любит…
— Необходимо заказать чехол для ксилофона, особенный, — наставлял он. — Есть вещи, которые так и останутся не подверженными изменениям. Голова, руки и первопричинное место…
Настя проводила замеры с помощью бабушкиного сантиметра и сделала практически профессиональный чертеж.
Иван просил, чтобы в конструкции превалировала натуральная кожа, подбитая мехом, так как, несмотря на свою деревянную основу, он все равно мерз: вероятно, в карельской березе сохранилась нервная система.
Последние недели она спала коротко и тревожно. А в одну из ночей, под самое утро, что-то заставило ее проснуться и посмотреть в сторону окна. В лучах восходящего солнца она увидела стаю больших красноголовых дятлов. Дятлы летели словно волнами. Взмахивали крыльями, набирали высоту, потом пикировали вниз, потом вновь вставали на мощь крыла… Она никогда не видела столько дятлов вместе. Одна из птиц отделилась от стаи и повернула в сторону окна Насти. Ей показалось, что сейчас дятел булыжником пробьет стекло и окажется в квартире. Но птица успела затормозить в воздухе и махала крыльями, оставаясь почти на месте. Дятел глядел на лежащую в кровати Настю и, открыв клюв, делал острым язычком непристойные для птицы движения.
«Викентий», — поняла девушка.
Она вскочила, подбежала к окну и, замахав руками, зашикала на красноголового дятла:
— Пошел отсюда! Пошел!!! Гребаный ворон!!!
Птица дотронулась грудью до оконного стекла, оставив на нем перышко, глянула в глаза девице, а потом спикировала в неизвестном направлении.
Она была чрезвычайно взволнована, но будить Ивана не решилась. Сегодня они в 14:00 общались с очередным импресарио, лучшим в России, лишь вчера вернувшимся из какого-то внешнего турне, лениво согласившимся на двадцать минут личной встречи вне своего офиса… Чтобы привести себя в чувство, снять напряжение, Настя на цыпочках подобралась к книжной полке, обернулась к окну, убедилась, что за ним пусто, уверилась, что пространство чисто даже от воробьев, и затем только достала с верхней полки сейф, закамуфлированный под том Гоголя. Покрутив серебряными колесиками, набрала шифр. Сейф беззвучно открылся, и Настя прикоснулась к прохладе старинного винила. Левую руку, ребро ладони, она закусила, а после колотилась в судорогах сексуального бремени, освобождаясь от него, как переживают припадок эпилепсии… Настя не вызывала в своих фантазиях эротических видений. Так громоотвод, вбирая в себя электрический разряд, не испытывает никаких эдисоновских радостей, так револьвер выпускает пулю, совершенно равнодушный, куда она полетит…
Она закрыла пластинку в сейф, поставила книгу на место и, пройдя в кухню, наскоро перекусила бутербродом. Настя в последнее время не готовила, так как Иван перестал нуждаться в пище, а сама едой пренебрегала. Вероятно, хлеб насущный ксилофону заменяла полироль.
Вчера они примеряли чехол. Иван даже смеялся, когда попал правой рукой в левый рукав. Остальное оказалось сделанным как нельзя лучше.
Голова узбека лежала на специальной подставке, похожей на автомобильный подголовник. В общем, Иван был доволен удобствами. Одного не понимала Настя: зачем ему понадобилась ширинка, если он перестал выделять, равно как и потреблять? Она это списала на рефлекторное желание оставаться мужчиной.
Настя нежно разбудила Ивана.
— Ты как? — спросила. Он не ответил, но улыбнулся ей густо заросшим бородой и усами ртом. Его раскосые глаза были по-прежнему прекрасны и глубоки, как вселенная. — Будем умываться?
— Да.
Она открыла емкость с полиролью. Аккуратно отвинтив крышку, взяла мягкую губку и, смочив ее коричневой жидкостью со спиртовыми парами, медленно, не пропуская миллиметра, принялась освежать все деревянные поверхности ксилофона. Сначала боковые деки, потом натерла нотные бруски и напоследок — подбрюшье инструмента… Лицо Ивана она умыла свежей водой, приговаривая, что если были плохие сны, то пусть они уйдут с этой водой.
— Ты позавтракала?
— Да.
— Надо попробовать.
