Майор стоял как карандаш, прямой и напряженный. Судорожно думал. Постепенно краска сошла с его лица, оставив его бледным и злым.
— Нулевой вариант? — предложил.
— Согласен. Приступайте к своим обязанностям, товарищ майор! — разрешил Крутоверхов.
— Так точно, товарищ полковник! — отрапортовал московский.
— Вольно, — Крутоверхов смягчился. — Хотите посмотреть на трупы?
— Хочу.
Полковник набрал телефон и включил громкую связь.
— Морг, — ответили.
— Это ты, Гаврила?
— Я…
— Полковник Крутоверхов беспокоит. Как там у нас с трупами?
— Вы какие имеете в виду? Птичьи? — Майор, вытаращив глаза, поглядел на Крутоверхова. Тот лишь развел руками. — Так дятлов выкинули сразу. Зачем они дохлые?.. С лета бомж лежит в двадцать четвертом холодильнике. И сегодня двоих привезли. Только что. С одной квартиры, мужа и жену, пока не вскрывал. Похоже, что траванулись чем-то. Там, в квартире, еще старуху обнаружили без документов. Ничего не помнит. Ни имени своего, ни кем ей покойные приходятся! Похоже, у бабки Альцгеймер… Отправили в больницу…
— Всё? — уточнил Крутоверхов.
— Остальные хладоустановки пусты и готовы к принятию населения!
— Я тебе дам «готовы»! Иди вскрывай траванутых! — И отключил связь.
— У вас все такие фамильярные? — поинтересовался майор, вместе с тем думая и о дятлах в морге. Какого хрена птицы в холодильниках? Ну да вернется он в Москву, тогда разберется и с полковником, и с этим сраным городишком.
— Так у нас в морге гражданские работают. Служил Гаврила хлебопеком!.. У них свой устав… Так поедешь трупы смотреть?
— Здесь дел полно!
— Тогда давай работай, майор!..
Журналисты, те, которые побогаче, прибыли на специальном автотранспорте со спутниковыми антеннами, дабы иметь возможность выйти в новостийные блоки своих телеканалов. Работники поскромнее ставили в парке рядом с филармонией большие туристические палатки, сохраняя в них оборудование, да и для отдыха они тоже подходили, так как в самой задрипанной гостинице города мест уже не имелось. Весь гостиничный бизнес был расписан под приезжих гостей из Москвы. Даже мэр был выдворен из своей резиденции, в которую собирался заселиться некто важный. Частный сектор подготовился к наплыву московских чрезвычайно быстро. Из каждого третьего окна торчала табличка с надписью «Сдам дорого, посуточно».
После прохода московского поезда всем этим воспользовались разные любопытные, прослышавшие о ковровском шоу. В город Ковров вместе с туристами внедрились персоны, которых мало интересовало шоу ксилофона, скорее «интересные» люди проделали этот путь, дабы извлечь прибыль от сопутствующих мероприятий. То были воры-карманники и члены мафии производителей шаурмы со своим оборудованием. Воры терли с местными авторитетами на предмет «какого, собственно», гастролеры высадились на чужой территории? На что залетные объяснили внятно, что своих щипачей в Коврове раз-два и обчелся, мол, московские местных не притеснят да еще долю с выручки в общак зашлют! На том криминал и порешил… Шаурмисты свои вопросы решали через ковровский мусульманский кружок. Решили, что московские будут использовать только местное мясо, а после праздника так же, как и воры, принесут в общину двадцать процентов от выручки.
Были и самостийные бизнесмены, выпустившие календари разных форматов с изображением человека-ксилофона. На некоторых Иван Диогенович был запечатлен с нимбом вокруг головы. Также была выпущена и другая сопутствующая продукция с изображением артиста — пасхальные яйца, полиэтиленовые пакеты и прочая мелочь.
Город Ковров был готов к маленькому московскому нашествию. Воздух пах сенсацией, народ пребывал в приподнятом состоянии, как перед новогодними праздниками…
Яков Михайлович возвратился в прежнее состояние довольно быстро. У него слегка першило в горле, он глотнул коньяка и услышал жалобные призывы старухи Загладиной, на которые внимания не обратил, а принялся искать свою пластинку. Не найдя драгоценного предмета, он выдвинул версию, что раритет остался в глубинах уха, был им переварен, как и девушка Настя.
«Зачем я это все проделал? — задался вопросом Яков Михайлович. — Зачем влез в ухо? Для какой такой надобности утащил в него разные предметы?»
Психиатр запыхтел сигарой и сам себе разъяснил, что ответов на многие вопросы просто не существует. Если с человеком что-то происходит, значит, это кому-то надо. Он — Материя, а тот, «кому надо», использует материю по своему усмотрению. Я — орудие, подвел итог Яков Михайлович. На этом моменте он прекратил размышления о происходящем и запретил себе рефлексировать на эту тему.
За стеной опять завыла старуха Загладина. Якову Михайловичу пришло время менять дислокацию, а старуху брать с собой было не с руки, пришла мысль сделать ей последнюю инъекцию, но, отперев дверь и заглянув в безумные глаза пациентки, он понял, что остатки его реанимирующей мыслительный процесс химии выветрились из старческого мозга, погрузив его в безумие Альцгеймера. Убивать старуху Загладину не имело смысла.
— Прощайте!
Он кивнул, будто дворянин хозяйке бала, и покинул квартиру.
На имя Якова Михайловича был забронирован и оплачен лучший четырехкомнатный люкс лучшей гостиницы Коврова, куда он и направился пешком, неся в небольшом чемоданчике необходимое.
По пути его нагнала девушка в плаще с капюшоном, под которым она прятала не только свои шикарные черные волосы, но и невиданную цыганскую красоту. Она взяла Якова Михайловича под руку, тот от неожиданности вздрогнул, но, взглянув в глаза девушки, тотчас в них утонул.
У него нашлось сил спросить:
— Кто вы?
— Не узнаете? — у нее был чувственный низкий голос с волшебными оттенками, от вибраций которого Яков Михайлович, эротоман по призванию, задрожал всем телом и зачмокал губами, напрочь забыв, что он — Материя. — Присмотритесь! — попросила девушка.
— Моя студентка? — Вопрос прозвучал совершенно по-идиотски. Психиатр покраснел. — Я совершенно вас не узнаю!
Девушка разочарованно вздохнула и выдохнула, запустив в рецепторы носа Якова Михайловича столь божественную химию ее существа, такую вкусность, что у него подкосились ноги.
— Богиня! — прошептал он.
— Нет же! — она улыбнулась. — Я Настя!
Что-то сложилось в голове Якова Михайловича, он перестал трястись от вожделения и прокашлялся:
— Анастасия Ольговна Переменчивая?
— Совсем нет! — засмеялась девушка, сняла капюшон и тряхнула копной черных волос. Тотчас все взгляды прохожих устремились на нее, на чудо!
— Немедленно набросьте капюшон! — приказал Яков Михайлович. — На вас все смотрят!
— Так что с этого? — Настя закинул волосы за правое плечо, показав всем изысканной формы ушко с большой золотой серьгой и шею — белую, нежную, тонкую, сладкую, лебединую… — Вам нравится?
— Вы по делу? — Яков Михайлович продолжал задавать глупые вопросы.
— Конечно! — Настя заглянула в лицо психиатру, затем взяла его под руку и зашагала в ногу. Со стороны — странная семейная пара. Плоть Якова Михайловича, его состояние во время прохождения ковровских улиц было соотносимо с состоянием взведенного курка. Давно его так не накрывало самым
