— Но она, похоже, все-таки обожгла левую ногу, — отвечаю я.
— Мне ничего про ожоги не известно. И это невозможно. Должно быть, вы ошибаетесь. — Тара смотрит на меня тяжелым взглядом и повторяет: — Здесь нет ничего, чем бы она могла обжечься. Наверно, это укусы комара, а может, пчелы.
— Это не укусы.
Я пальпирую голову Кэтлин. Прохожусь пальцами вдоль контуров черепа и вниз по шее, как я это делаю обычно, чтобы выявить незаметные на первый взгляд повреждения вроде трещины или рыхлого участка, который может указывать на кровотечение в скрытых волосами мягких тканях. Она теплая, и голова ее послушна моим рукам, губы слегка приоткрыты, как будто она спит и в любой момент может широко открыть глаза и что-то сказать. Я не нахожу никаких повреждений, ничего аномального, и прошу Марино дать мне фотоаппарат и прозрачную шестидюймовую линейку.
Я делаю снимки тела, сосредоточившись на руке, где обнаружила оранжевую субстанцию и белые волокна под ногтями. Фотографирую ожоги на голой левой ноге и надеваю на нее и на обе руки бумажные пакеты, закрепляя их на лодыжке и запястьях резинками, чтобы ничего не добавилось и не потерялось во время транспортировки тела в морг. Тара Гримм наблюдает за моими действиями уже с откровенным нетерпением. Она стоит в дверях, уперев руки в боки, а я все снимаю и снимаю. Во мне закипает злость, и я делаю больше снимков, чем нужно.
23
Колин открывает заднюю дверь региональной криминалистической лаборатории, и мы выходим под палящее, слепящее солнце. Гремит гром, летучее море черных туч все ближе. Сейчас начало пятого, и юго-западный ветер дует со скоростью около тридцати узлов, сдувая вертолет Люси назад, в прошлую неделю, говорит она мне по телефону.
— Пришлось приземлиться в Ламбертоне для дозаправки, и это уже в третий раз. Сначала пережидали ливень в Скалистых горах, потом была плохая видимость, — рассказывает она. — Такая скучища — сплошь сосны да свинофермы. Всюду дым, везде что-то сжигают. Думаю, в следующий раз Бентон поедет автобусом.
— Марино уехал в аэропорт несколько минут назад, и здесь, судя по всему, будет сильная гроза, — говорю я племяннице, шагая вслед за Колином по широкой бетонированной площадке, предназначенной для машин персонала и служб доставки. Воздух настолько насыщен влагой, что почти висит передо мной.
— Ничего, долетим, — заверяет меня Люси. — Летим по правилам визуального полета, будем на месте примерно через час — час пятнадцать. Если только не придется обходить Геймкок Чарли и следовать вдоль побережья от Миртл-Бич. Маршрут живописный, но длинный.
Геймкок Чарли — зона военно-воздушных операций, используемая для тренировок и маневров. Поэтому, когда там проходят учения, гражданским воздушным судам разумнее и безопаснее держаться в стороне.
— Я всегда говорю: никогда не спеши обзавестись проблемой.
— Судя по тому, что удалось поймать по радио, там жарко, — продолжает Люси, имея в виду переговоры военных или мониторинг УВЧ. — Мне как-то совсем не улыбается попасть в самую гущу радиоперехватов, маневров на низкой высоте, воздушной акробатики и всего такого прочего.
— Уж будь добра, не попади.
— А еще есть беспилотники, которыми управляют откуда-то из Калифорнии. Ты никогда не замечала, как много здесь всяких военных баз и режимных зон? Да еще охотничьих вышек. Я так понимаю, ты пока не знаешь, что случилось. — Она имеет в виду, что произошло с Кэтлин Лоулер. — Голос не очень-то радостный.
— Надеюсь, скоро узнаем.
— Обычно ты не только надеешься.
— Так и случай не совсем обычный. В тюрьме нас встретили в штыки, а голос невеселый, потому что радоваться нечему. — Я представляю себе лицо Тары Гримм, когда она стояла в дверях камеры и сверлила меня убийственным взглядом, и последовавший за этим разговор с женщиной-охранником, выводившей Кэтлин Лоулер на прогулку.
По словам надзирательницы Слейтер, крупной женщины с вызывающими манерами и злыми глазами, ничего необычного этим утром, между восемью и девятью часами, не произошло. Кэтлин вывели на прогулку, как всегда делалось после ее перевода в блок «Браво», сказала она нам на прогулочной площадке уже перед нашим отъездом. Я поинтересовалась, не заметила ли она, что Кэтлин уже тогда плохо себя чувствовала. Не жаловалась ли, к примеру, на усталость, головокружение или одышку? Не могло ее случайно ужалить какое-нибудь насекомое? Не хромала ли она? Упоминала ли вообще о своем самочувствии?
Надзирательница Слейтер сообщила, что Кэтлин ворчала по поводу жары, по большей части повторяя то, что мы уже слышали много раз.
Кэтлин прохаживалась в клетке, время о времени прислоняясь к проволочному забору, рассказала надзирательница Слейтер. Несколько раз наклонялась, чтобы завязать шнурок теннисной туфли; может, какая-то нога и беспокоила, но она ничего не говорила о том, что обожглась. Обжечься в блоке «Браво» невозможно, заявила надзирательница Слейтер с излишней горячностью, в точности повторяя то, что еще раньше говорила нам Тара Гримм.
— Так что я не знаю, откуда вы это взяли, — завершила свой рассказ надзирательница Слейтер, взглянув на начальницу. — Заключенные в отделении не пользуются микроволновками, и вода в кране не настолько горячая, чтобы обжечься. На прогулке время от времени Кэтлин просила попить и говорила, что в горле «царапает», может, от пыльцы или от пыли, а может, «подхватила что-то вроде гриппа и, кажется, упоминала, что ощущает сонливость».
— Что могла иметь в виду Кэтлин под сонливостью? — спросила я, и Слейтер, похоже, занервничала.
— Ну, сонливость, — повторила она, как будто уже пожалела о сказанном и была бы не прочь взять свои слова обратно.
Существует разница между сонливостью и усталостью, объяснила я. Физическая активность может вызвать усталость, как и болезнь. Но сонливость, по моему определению, указывает на вялость, когда у человека закрываются глаза, а такое может случиться как от недосыпания, так и при наличии определенных условий, таких как низкий уровень сахара в крови.
Кэтлин сетовала, что зря поела перед прогулкой, ведь на улице жара и духота, скосив глаза на Тару Гримм, пояснила надзирательница Слейтер. Может, от обильной еды у заключенной случилось несварение, или же у нее была изжога — кто знает? — так или иначе, Кэтлин вечно жаловалась на тюремную еду.
Из-за еды она «шумела» всегда — и когда ее приносили в камеру в блоке «Браво», и когда ела в тюремной столовой. Все время о ней говорила, ныла, что продукты плохого качества или порция слишком мала, «в общем, всегда была чем-то недовольна». Модуляции голоса надзирательницы и ее бегающие глаза вызвали у меня то же чувство, что возникло накануне, в разговоре с Кэтлин. Присутствие начальницы беспокоило надзирательницу Слейтер куда больше, чем правда.
— Что делает Бентон? — спрашиваю я Люси.
— Разговаривает с бостонским отделением.
— Что нового? — Я хочу знать о Доне Кинкейд.
— Насколько мне известно, ничего. Я, правда, не слышу, — он, как обычно, стоит на аппарели, — но вид у него напряженный. Хочешь поговорить с ним?
— Не буду вас задерживать. Поговорим, когда увидимся. Не знаю, кто может быть здесь. — Я предполагаю, что она может столкнуться с Джейми Бергер, которая до сих пор даже не потрудилась перезвонить.
— Думаю, это будет ее проблема, — говорит Люси.
— Я бы предпочла, чтобы это вообще не было проблемой. Тебе не нужны неприятные встречи.
