высеченных из гранита людей, намерения которых остаются неизменными, которые, раз приняв какое-то решение, с величайшим хладнокровием рассчитав возможности успеха и неудачи, идут прямо по намеченному пути, не обращая внимания на препятствия, встречающиеся на каждом шагу, и преодолевают их, потому что они решили, что все должно быть именно так. Такие характеры возвеличиваются в борьбе, достигая рано или поздно назначенной цели.
Граф понял, что всякое сопротивление кардиналу кончится для него верной гибелью. Множество доказательств подтверждало эту мысль. Убежав от стражей, которые вели его в тюрьму, он остался бы на свободе, это правда, но изгнанный, он был бы вынужден покинуть Францию и скитаться в чужих краях, одинокий, без средств, вечно настороже, вечно остерегаясь, не имея никакой возможности что-либо узнать о человеке, которому жаждал отомстить, кто отнял у него любимую женщину и разбил не только его карьеру, но и счастье. Граф был молод, он мог ждать; кроме того, как он сказал Бульо в минуту откровения, он искал страдание для того, чтобы убить в себе всякое человеческое чувство, еще оставшееся в сердце, и явиться перед врагом совершенно неуязвимым.
И кардинал Ришелье, и Людовик ХШ к тому времени были серьезно больны. Смерть их должна была привести к смене царствования через два, три, четыре года, никак не позже, и одним из последствий этой двойной кончины должен был стать выход на свободу всех узников тюрем, заключенных покойным министром. Графу было двадцать пять лет; следовательно, у него впереди было много времени, тем более что, вернувшись на свободу, он вступит во все свои права и в качестве врага кардинала Ришелье будет хорошо принят при дворе. Таким образом у него появится возможность воспользоваться всеми выгодами своего положения против врага.
Только люди, одаренные непоколебимым характером и уверенностью в себе, способны на такие расчеты, и этим людям, так решительно полагающимся на случай, всегда удается все, что они хотят сделать, если только смерть не остановит их.
Через Ла Гренада, с молчаливого согласия коменданта, который закрывал глаза с очаровательной беспечностью, граф не только узнавал все, что происходило вне стен тюрьмы, но и получал письма от своих друзей и даже отвечал на них.
Однажды Ла Гренад передал ему за завтраком письмо. Письмо было от герцога де Белльгарда, а доставил его Мигель — добрый моряк не захотел жить вдали от своего бывшего командира и сделался рыбаком в Антибе, а Тихий Ветерок определился к нему в помощники. Граф поручил Л а Гренаду просить коменданта уделить ему несколько минут. Майор знал, что каждое посещение своего пленника приносит ему выгоды, и поспешил к нему в комнату.
— Вы знаете новость? — тотчас спросил его граф.
— Какую новость, граф? — сказал майор с удивлением, так как действительно ничего не знал.
Находясь на окраине королевства, комендант узнавал все новости только случайно.
— Кардинал умер; я узнал это из достоверного источника.
— О-о! — только и сказал майор, сложив руки. Эта смерть могла лишить его места.
— Его величество король Людовик Тринадцатый очень болен, — прибавил граф.
— Боже мой, какое несчастье! — вскричал комендант.
— Это несчастье может быть счастьем для вас, — заметил граф.
— Счастьем?! Когда я могу лишиться своего места! Ах, граф! Куда же я денусь, если меня прогонят отсюда?
— Весьма вероятно, что так оно и случится, — сказал граф. — Вы всегда были большим приятелем покойного кардинала.
— К несчастью! — прошептал майор, растерявшись и понимая справедливость замечания графа.
— Но есть способ устроить это дело.
— Какой же способ, граф? Скажите, умоляю вас!
— Вот какой. Выслушайте меня хорошенько; то, что я вам скажу, очень важно.
— Я слушаю, граф.
— Вот письмо к герцогу де Белльгарду. Поезжайте немедленно в Париж через Тулон, где вы получите по этому чеку две тысячи ливров на дорожные расходы. Герцог ко мне очень расположен. Он примет вас хорошо; передайте ему письмо и повинуйтесь во всем, что он скажет.
— Да, да, граф.
— А если не позже, чем через месяц…
— Не позже, чем через месяц… — повторил комендант, едва переводя дух от нетерпения.
— …вы привезете мне сюда мое полное и окончательное помилование, подписанное его величеством Людовиком Тринадцатым…
— Как?! — вскричал комендант с удивлением.
— …я немедленно отсчитаю вам, — холодно продолжал граф, — пятьдесят тысяч ливров, чтобы вознаградить за те неудобства, которые причинит вам мое освобождение.
— Пятьдесят тысяч ливров! — вскричал майор, и глаза его сверкнули алчностью.
— Да, пятьдесят тысяч ливров, — подтвердил граф. — Сверх того я обязуюсь, если вы желаете, оставить вас на этом месте. Ну как, решено?
— Но как же я должен действовать в Париже, граф?
— Согласно указаниям, которые вы получите от герцога де Белльгарда.
— То, что вы от меня требуете, очень затруднительно.
— Совсем не так, как вы думаете. Правда, если это поручение для вас неудобно…
— Я этого не говорил.
— Как хотите. Так беретесь вы или нет?
— Берусь, граф, и беру пятьдесят тысяч!
— И едете?
— Завтра же.
— Нет, сегодня вечером.
— Хорошо, сегодня.
— Вот письмо и чек. Да, кстати! Постарайтесь связаться с антибским рыбаком Мигелем.
— Я его знаю, — улыбаясь сказал майор.
— А-а! — сказал граф. — Кроме того, не плохо бы отыскать полицейского, который привез меня сюда, Франсуа Бульо.
— Я знаю, где его найти, — отвечал майор с той же хитрой улыбкой.
— Очень хорошо! Раз так, любезный комендант, мне нечего больше прибавить, остается пожелать вам благополучного пути.
— Путь будет благополучным, граф, клянусь вам.
— Правда, сумма-то порядочная. Пятьдесят тысяч!..
— Я не забуду этой цифры.
С этими словами майор простился со своим пленником и удалился с низкими поклонами.
— Кажется, скоро я буду свободен! — вскричал граф, оставшись один. — Ах, герцог, наконец-то мы сразимся на равных!
Глава IX. Де л'Урсьер
Если бы граф де Бармон мог сквозь толстые дубовые доски, обитые железом, увидеть выражение лица коменданта, когда тот вышел из его комнаты, он не стал бы так громко провозглашать свою победу и не считал бы себя столь близким к освобождению. Едва только у майора исчезла необходимость опасаться проницательного взгляда пленника, как его лицо немедленно приняло выражение циничной злобы, которое невозможно передать, глаза засверкали мрачным огнем, а на тонких бледных губах мелькнула насмешливая улыбка.
Наступила ночь, и темнота сгущалась с каждой минутой. Майор вернулся в свою комнату, надел толстый плащ, надвинул на глаза шляпу и позвал своего помощника. Тот явился немедленно. Это был
