Да, фитюлька, да, круглый ноль, да пыль на ветру, сморчок поганый. На него бродячая собака пописает, у него сил не хватит оттолкнуть собаку. Но
Мать их!
Оставив машину в тесном мокром переулке, они молча прошлепали по лужам до нужного дома, и там Игорек с беспомощной ненавистью уставился на кодовый замок и панель домофона.
– Хорошая штука, – добродушно прогудел рядом Хисаич, роясь в своих бездонных карманах. – Вот правильно говорит Николай Петрович о возросшей преступности. Надо бы в каждом доме поставить сигнализацию. В таких вот закрытых подъездах спокойнее.
Хисаич вздохнул:
– Только ведь сломают сигнализацию.
Он ловко сунул отмычку в щель и дверь распахнулась.
– Лифт?
– Не надо. Зачем шуметь? Да и некуда торопиться? Николай Петрович что говорит? Осмотримся.
– Так седьмой этаж!
– А хоть десятый, – рассудительно ответил Хисаич. – Хоть двадцатый. Дотопаем. Куда спешить? Николай Петрович что говорит? Действуй без спешки, действуй с оглядкой. Чего уж там, кругом мы с тобой виноватые, Игорек, напортачили в гостинице. А почему?
Хисаич вздохнул и сам себе ответил:
– Поторопились.
«Материалы по „ПУЛЬСУ“ на стол!»
– Ну, придурок!
Татьяна раздраженно звякнула цепочкой, запирая дверь. Включила свет в прихожей, сбросила сапоги.
– Полчаса под дождем! Придурок!
Впрочем, особой злости в голосе Татьяны не чувствовалось.
Мало ли подобных невстреч?
Ну, не пришел мужик на свиданку, она не сильно и верила. Еще один сумасшедший. Хотелось показать себя. Вот что я знаю! Таких всегда больше, чем мы думаем. Может, и хорошо, что этот придурок пришел, а то бы до сих бы пор мерзла на улице.
Все еще ворча, но уже смягчаясь от одной мысли о том, что все-таки она, наконец, дома, что можно, наконец, сунуть ноги в теплые тапочки, пройти в ванную и принять горячий душ, а потом, сварив чашку крепкого кофе, упасть в кресло и с наслаждением выкурить сигарету, Татьяна, расстегивая кофту на ходу, прошла в гостиную и включила свет.
– Господи!
Она в испуге прижала обе руки к груди.
В большом кресле, в котором она обычно любила сидеть, забравшись в него прямо с ногами, уверенно развалился хрупкий, худощавый, чем-то сразу неприятный человек в сером, длинном, застегнутом снизу доверху плаще.
Что-то такое из мира кукол.
Конечно, из мира нехороших кукол.
Но в хорошем, в дорогом плаще. Никаких этих наворотов, фенечек, лейблов – уматный прикид! Кто посвящен, тот поймет, а на остальных наплевать. Это чувствовалось и в сдержанных жестах, и в ледяном взгляде зеленых глаз. Как чужой кот в новой квартире. Захочет – нагадит, захочет – поставит хвост трубой и пройдет мимо. Лицо узкое, лоб высокий, но кожа подернута какой-то неприятной нездоровой желтизной.
У него, наверное, что-то с почками, подумала Татьяна без всякого сочувствия. Мог бы и снять, скотина, мог бы оставить в прихожей свои грязные сапоги на высоком каблуке, с этими неброскими цепочками из темной меди, мог бы не закидывать так нагло свои кривые ноги на журнальный столик. Вон сидит же в углу его приятель или напарник – сидит просто на стуле, без всяких выдумок. Похож, правда, на гамадрила из Сухумского зоопарка, но сидит скромно, почти совсем как человек. Громоздкий и неуклюжий, но человек. Длинные огромные руки, на широком, как блин, лице плавающая улыбка слабоумного, но, по крайней мере, не нагл.
Сладкая парочка!
Длинный плащ худощавого наглеца и необъятное демисезонное пальто в рубчик, в которое был облачен громила, мгновенно вызвали в памяти какой-то старый, действительно очень уж старый доперестроечный фильм. Такой старый, что Татьяна и названия его не вспомнила.
Да и какие тут названия!
– Ты не пужайся, тетка, – негромко, даже добродушно заговорил большой гость, тот, который сильно походил на громилу из Сухумского обезьянника. – Мы к тебе по делу.
– Тоже мне, нашел тетку! – чисто автоматически ответила Татьяна. Губы ее дрогнули. – По делу – это в студию. Дома я не занимаюсь делами.
И добавила, дивясь собственной находчивости:
– Зря этак расселись-то. Скоро мой муж придет.
Тонкие губы неприятного худощавого человека в длинном плаще искривила усмешка:
– Ну да. Он у тебя Бова-королевич. Только из Африки.
«Знают! Все знают! Даже о том, что муж в Африке, знают! – запаниковала Татьяна. – Сама виновата. Сама язык распускаю».
Как бы снимая возникшее напряжение, неуклюжий Хисаич, не вставая со стула, даже не меняя позы, примиряюще заметил:
– Придет, не придет. Какая разница? Только, думаю, не придет.
– Это почему?
– Да как почему? Думать надо. Дверь-то ты закрыла на все замки, да еще цепку навесила.
– Ну и что?
– Да так, ничего. Навесила и навесила. Чего уж теперь? Ты, тетка, не оправдывайся. Чего ты оправдываешься? Ты же дома.
Говорил теперь только Хисаич.
Он как бы даже утешал Татьяну:
– Ну, чего ты оправдываешься? Ну, зашли к тебе мужики. Ну, муж далеко, аж в Африке где-то. Так ведь мы зашли не гулять с тобой, тетка, мы, как бы это, зашли по делу.
– Что за дело? – насторожилась Татьяна.
– Да простое, не злись, – добродушно объяснил Хисаич. – У тебя, говорят, есть материал по «Пульсу». Сечешь, о чем я говорю? Ты что-то часто стала ссылаться на «Пульс». Как передача, так у тебя покойники скачут из окон. И все почему-то работники «Пульса». Как-то ты это односторонне показываешь. Необъективно. Нельзя так.
И приказал:
– Значит, давай все материалы по «Пульсу» на стол. Мы, значит, посмотрим бумажки, а там решим…
Он не сказал, что именно они будут решать. Просто причмокнул губами:
– У нас времени немного, тетка. Да и ты устала, тебе хочется отдохнуть. Мы аккуратно посмотрим, что там к чему в твоих бумагах, и уйдем. Нам ведь тоже интересно, что ты там людям поешь с экрана – правду или вранье? Что это за штука такая – «Пульс»? И чего ты привязалась к этому «Пульсу»? – как-то запоздало удивился Хисаич. – Других таких нет? Тоже мне! Так что, не тяни, тетка. Мы, сама видишь, как и ты, умотанные.
Для гамадрила из обезьянника громила говорил достаточно грамотно.
– Ишь, пожалел, – огрызнулась Татьяна. Страх и беспомощность боролись в ней с раздражением. – Какие еще бумаги? Какой «Пульс»? У меня если и есть что-нибудь по какому-то там «Пульсу», то уж никак не дома. Такие штуки держат в рабочих сейфах, на службе. Да и в сейфе у меня нет ничего интересного. Ничего я толком не знаю про этот «Пульс». Общие справки, не больше. Приходите в студию, покажу.
– Ага, приходите в студию! – добродушно покивал головой Хисаич. – Ты покажешь! Знаем, как ты умеешь показывать! Каждую передачу твою смотрим внимательно.
Кажется, Хисаич не прочь был поговорить, но его прервал резкий телефонный звонок.
Татьяна вздрогнула.
Игорек моментально убрал ноги с журнального столика и вопросительно посмотрел на Хисаича.
– Ждешь звонка? – поинтересовался громила.
– Жду, – ответила Татьяна.
Никаких звонков она не ждала, но почему-то решила: это Санька звонит. Это влюбленный Санька Филиппов, помреж с шестого канала. Вот прилип. Мало ему той ночи, которую они вместе провели на теплоходе… Узнал, наверное, что осталась одна, вот и звонит… Как не вовремя…
Почему это не вовремя? – вдруг подумала она, наполняясь какой-то нервной несмелой надеждой.
Но нервная эта надежда как-то сразу отлетела, стоило ей увидеть налившиеся холодом глаза Хисаича.
– Возьми трубку, тетка, раз уж ты оказалась дома, – негромко, но внушительно приказал Хисаич. – Возьми, возьми.
И предупредил:
– Болтай весело, как умеешь, но в меру. Помни, что у Игорька пистолет в кармане, да и я дотянусь до тебя прежде, чем ты вякнешь что-нибудь такое ненужное.
И переспросил:
– Ты все поняла?
Татьяна беспомощно кивнула.
