и вышел.
Другие златокрылые последовали за ним, материализуя крылья. Катон беспомощно оглянулся на Улиту и пожал плечами.
– Завтра в шесть! Опоздаешь – поломаю памятник Долгорукому! – крикнула ведьма.
Мефодий заметил, что в гримерке недалеко от погасшего круга валяется шкатулка. Крышка была открыта. Второе дно бесцеремонно отброшено в сторону. Теперь шкатулка никуда больше не исчезала, да и не могла исчезнуть, поскольку охранные заклинания были уничтожены, а вместе с ними пропала и способность шкатулки к телепортации.
– Нас кто-то опередил. И нас, и златокрылых! А теперь мне хотелось бы понять: кто? – сказал Арей.
Он присел на корточки, разглядывая остаточное магическое сияние.
– Я не могу определить, чье оно. Мы хватились слишком поздно, – сказал он с досадой.
– А если это был Лигул? Это вполне в его духе, – предположила Улита.
Арей медленно покачал головой.
– Лигул? М-м-м-м-м… Это не исключено, но я все же думаю, что это не Лигул.
– Почему?
– У Лигула не хватило бы отваги сунуться сюда в одиночку. Он, как большинство важных недоносков, любит иметь рядом большую свиту. Этот же телепортационный круг явно рассчитан на одного. К тому же Лигул не владеет магией красных искр… Здесь же мы имеем дело с кем-то, кто наряду с силой, которую дает дарх, использует еще и силу темных колец. С кем-то, кто работает не на мрак, а на себя…
Внезапно Арей замолчал и зорко взглянул на Мефодия.
– Что с тобой, синьор помидор? На тебе лица нет. Тебя терзает мораль, пилит нравственность и отравляет совесть?
– Златокрылый сказал, что видит мой эйдос погубленным, а тело мертвым… – повторил Мефодий.
Арей нахмурился.
– Меф, он точно так сказал? Что ты умрешь и все такое?
– Да.
– Отлично. Тогда тебе повезло.
– Почему?
– Потому что этот Алкид антипророк. Я слышал о нем. Единственный в своем роде. Все его предсказания сбываются. Не было случая, чтобы он ошибся.
– Вот видите!
– Не перебивай. Разве ты не слышал, я сказал «антипророк»? Его предсказания сбываются с точностью до наоборот. Скажи он, что ты будешь жить долго и счастливо и победишь всех врагов, тебе следовало бы сразу лечь в гроб и закрыться крышкой. Так-то, синьор помидор. Живи и радуйся!
Голос Арея звучал убедительно. Так убедительно, что Мефодий не мог не поверить ему. И лишь странная – горькая и одновременно двусмысленная – складка, которая появилась в углах рта Арея в первую секунду, тревожила Буслаева. Однако он вскоре выкинул ее из головы.
– А что такое «игни эт…»? Ну чего Алкид мне сказал? – вспомнив, спросил он у Даф, когда они вновь погрузились в громыхающую колымагу Мамая.
– Igni et aqua interdicere? Это означает отлучить от огня и воды. Формула изгнания. Ее применяли в Риме, но ее же использует и свет, – рассеянно пояснила Даф.
Она озабоченно разглядывала длинную царапину на спине у Депресняка и потому не придала своему ответу особого значения. Одна из маголодий стражей, хотя и вскользь, все же зацепила Депресняка, скользнув по кожистому боку и крылу. Утешало лишь то, что на Депресняке все заживало как на собаке. Несмотря на то, что он был котом.
Глава 7
Ключ от ничего
– Лучшее лекарство от ангины – подышать на жабу, – авторитетно поведал Эдя Хаврон.
Уже пять минут он терпеливо пытался лечить Даф. Лечить от обычной лопухоидной ангины, которой она неизвестно как ухитрилась заболеть. И, как всегда, невозможно было определить, говорит Эдя правду или шутит.
Дафну предложение Хаврона не вдохновило.
– Уже бегу! – сказала она.
– Тогда давай выяснять. Ты ела что-нибудь очень холодное?
– Нет.
– Пила холодное?
– Кажется, нет, – с сомнением отозвалась Даф.
Хаврон пожал плечами.
– Чтобы заболеть ангиной в начале июля, надо быть
– Это прямо про меня, – уныло кивнула Даф.
– Тогда старый студенческий способ: полтаблетки аспирина, полтаблетки от невезения и отсыпаться до вечера. А вечером смотаться на дискотеку и обчихать всех до полного собственного выздоровления… Ну я пошел! Привет микробам! – сказал Хаврон и, махнув Даф рукой, отправился в «Дамские пальчики» ловить чаевые на спиннинг своего «остроумия».
Когда за Эдей захлопнулась дверь, Даф потрогала оставленную на блюдце таблетку аспирина и скривилась. Таблетку она отдала Депресняку. Адский котик уплетал все подряд, включая электропроводку. Вот и сейчас, слопав таблетку вместе с блюдцем, Депресняк провел языком по тройному ряду зубов и улегся облучаться на работающий телевизор.
Даф же откинулась на подушку и стала хмуро разглядывать обои, когда-то давным-давно разрисованные ручкой и даже подписанные «Мифодей». Судя по характеру и качеству рисунков, до юного Рембрандта Мефодию было, как до Венеры пешком и дальше на перекладных.
Горло у Даф саднило. Лимфоузлы под ушами припухли. Глотать было больно. В ушах моментально начинало что-то неясно квакать, будто там уже сидела рекомендованная Хавроном жаба, ожидая, пока на нее подышат.
«Дожили, я – страж света, заболевший ангиной! Впервые в истории мироздания! Не хватало еще влюбиться, и все… полный финиш!» – думала Даф. Ей было грустно.
Она поймала Депресняка, без особых церемоний положила его себе на живот и закрыла глаза. Депресняк хрипло замурлыкал (слабонервным лучше этого не слышать).
Для Даф, да и для кота тоже, хотя он и обладал куда более развитой интуицией, осталось незамеченным, что пиджак Эди, небрежно наброшенный на спинку стула, как-то расплылся и стал нечеток, точно между ним и Дафной находилось не слишком чистое стекло.
Когда Даф уснула, чья-то тень скользнула по освещенному солнцем паркету. В комнате проявился высокий узкоплечий мужчина. Сутулясь, он сидел на стуле, который до того казался пустым, и, покусывая ноготь большого пальца, пристально разглядывал Дафну выпуклыми, в прожилках глазами. Само понятие «возраст» не удерживалось на его непримечательном лице, которое выскальзывало из памяти, как мокрое мыло из ладони. Но что-то все же запоминалось. Например, то, что лицо было очень подвижным, а углы рта вздрагивали порой, как от нервического тика, – свойство, весьма распространенное у оборотней и оборотней-полукровок. Кожа у незнакомца была сероватая, с крупными порами. Нос, некогда сломанный, – с горбинкой в верхней части, у бровей. На макушке помещалась изрядная плешь, что делало ее неуловимо похожей на старый бильярдный шар, который кто-то обклеил редкими пепельными волосами. Такие же редкие пепельные волосы, но только принявшие вид щетины, островками разбредались по физиономии.
На поясе, в металлическом кольце, висел боевой топор, плохо вязавшийся с общим обликом сутяги и крючкотвора. Древко топора было с прозеленью, а лезвие все в зазубринах. Похоже было, что оно скалится.
