рядом, пока я не посмотрю подарочек? Только никуда не уходи! – сказал он Мефу все с той же интонацией величайшей дружественности.
Спуриус отпустил рукоять сабли и жестким толчком ладони в подбородок опрокинул Мефа на крышу вагона. Буслаев попытался освободиться, но при первом же его движении клинок, как змея, куснул его в шею.
– Моя нелепая сабелька конного боя очень на тебя обижена. Не дергайся! Будь хорошим мальчиком! Подумай о чем-нибудь приятном! Например, о том, что твой эйдос, скорее всего, достанется свету! – Спуриус погрозил Мефу пальцем и тотчас, забыв о нем, занялся пергаментом.
Расправил, погладил шершавую бумагу и, опустившись на колени, коснулся лбом печати. Меф услышал, как он шепнул:
– Не мог же Кводнон, в самом деле, завещать мрак этому дауну Лигулу? Это было бы ай-ай-ай как неправильно!
Можно было решить, что Спуриус сам себя уговаривает. В голосе его послышалось нетерпение:
– Но что это я тяну? Пора вступить во владение моей маленькой империей! Не просто же так Боватингмо так долго берег для меня этот пергамент? Пора! Мрак, я иду к тебе!
Спуриус облизал губы и острым желтым ногтем решительно перерезал нить с печатью. Торопливо сдернул печать и одним движением широко распахнул пергамент. Меф увидел, как с пергамента на лицо Спуриусу хлынул дрожащий синеватый свет. Бывшее лицо «пастушка» озарилось до последней морщинки. Только теперь морщины казались трещинами в земле, в которые вот-вот хлынет раскаленная лава. Это длилось всего мгновение, но мгновение это, как в воске, отпечаталось в памяти Мефа. В зрачках Спуриуса вспыхнул темный огонь. Это была мгла, пустая, пожирающая мгла, которая, подобно черной дыре, жадно всасывала в себя все, что не могло сопротивляться.
Вскинув руки, Спуриус закричал не то от боли, не то от счастья. Это был страшный, ни на что не похожий вопль, гневным штопором ввинчивающийся в небеса. Крик птицы, дракона, человека. Крик власти и крик смерти.
«Вот он и стал повелителем мрака! Все-таки хорошо, что не я!» – беспомощно подумал Меф, и именно в этот момент на щеках Спуриуса появились провалы. Вначале лопнула правая щека, затем, быстро потемнев, левая. Десны обнажились, нос запал. На лбу проступили быстро разраставшиеся следы тления. Волосы вспыхнули и исчезли, оставив неприятный паленый запах.
Спуриус попытался отбросить пергамент, но было уже поздно. Меф еще разобрал хрип:
– Идиот! Я же сам предсказывал ему, что он умрет от нитки!
Затем последовали страшные, непередаваемые проклятия, которыми Спуриус осыпал своего вероломного хозяина. Он все проклинал, а его тело уже ссохлось до костей. Но даже кости продолжали еще биться и стучать о крышу вагона. Видимо, дух Спуриуса лихорадочно пытался покинуть мертвую плоть, но не мог, навеки связанный с ней чем-то более могучим, чем он сам.
Меф закрыл глаза. Гибкий клинок продолжал змеей обвивать ему шею. Даже сквозь зажмуренные веки Меф увидел голубую вспышку. Он почувствовал, как пергамент рыхлой медузой переполз на кости Спуриуса и, поглотив их, исчез. Завещание Кводнона было зачитано.
Через какое-то время Меф услышал скребущийся звук и бормотание. На вагон кто-то взбирался, причем довольно резво. Буслаев открыл глаза и увидел, что к нему на четвереньках ползет татуированный детина. Некоторое время он задумчиво созерцал обугленное пятно, оставшееся на месте, где пергамент настиг Спуриуса, а затем глубокомысленно хмыкнул.
– Я вырос за полярным кругом, где шесть месяцев ночь. Мне всю жизнь хотелось увидеть море! – сообщил Мефу детина и захохотал.
– Кто вы? – спросил Меф.
– Секретное подразделение света! Страж Даниил! – представился детина, озабоченно оглядывая живой ошейник Мефа. – Значит так. Сейчас сиди и терпи! Я не думаю, что будет больно, но если дернешься – я тебя предупредил!
Детина извлек флейту и, пристально глядя на клинок Спуриуса, стал играть. Звуки были неожиданно неприятные, дребезжащие, точно кто-то топтал стекло. Меньше всего они были похожи на звуки света. Меф удивился было, но неожиданно понял, что ничего странного в этом нет. Флейта лишь разговаривает с клинком на понятном ему языке, который, разумеется, не может быть языком света.
Меф ощутил, как тугая пружина клинка постепенно разжимается. Недоверчиво, настороженно клинок отпрянул от его шеи и стал медленно, как ползущая змея, спускаться по телу вниз. Теперь Меф понял смысл этого «не дергайся». Сабля стекла по плечу Мефа, по бедру и лениво поползла по крыше вагона. Детина дождался, пока ее рукоять на ладонь отдалится от ноги Мефа, и его флейта издала резкий, похожий на приказ звук.
Точно получив сигнал, сабля вновь свернулась и, как кобра, метнулась в ночь. Даниил опустил флейту.
– Что вы ей сказали? – спросил Меф.
– Если совсем кратко, я объяснил сабле, что ее хозяина больше нет. Если она тебя убьет, я ее уничтожу. Если отпустит – позволю отправиться во мрак и там, если у нее будет желание, искать нового хозяина. Вроде как сделка, – пояснил он.
– И она поверила?
– А почему нет? Артефакты мрака верят простым обещаниям света больше, чем самым горячим клятвам тьмы. И это при том, что свет никогда ничем не клянется. Клясться нам нельзя.
Меф кивнул. Он знал это от Даф.
– Кстати, что там было-то? В завещании Кводнона? – вдруг вспомнил детина.
Меф не знал.
– Я не видел. Но явно не то, на что надеялся Спуриус, – ответил он.
Детина подмигнул ему:
– Я примерно догадываюсь, в чем тут дело.
– Как это? Я сам его видел!
– Видел, но не читал! Не так ли?
Меф вынужден был это признать.
– Спуриус ошибся. Кводнон и не думал ничего никому завещать. Ни Спуриусу, ни Лигулу. Это противоречило бы идее абсолютного эгоизма, которая лежит в основе мрака. Странно, что Спуриус об этом не догадывался. Ведь не дурак вроде был. Видно, по той же самой причине всякий эгоист втайне думает, что он один такой. – Детина говорил таким густым басом, что это убивало всякую глубокомысленность.
Меф согнул указательный палец и костяшкой помассировал центр лба.
– Странное завещание. Завещание, которого нет, но которое убивает… – заметил он.
– Вот именно. В этом и был расчет! Загробный привет от старого друга, – согласился Даниил.
В его голосе было не презрение к мраку, а грусть.
– Кводнон знал, что все его наследники ринутся к пергаменту, и не без удовольствия устроил так, что пергамент убьет самого прыткого – того, кто первым разорвет нить. Кводнону было безразлично, кто это будет – Спуриус, Лигул или некто третий. Одного только он не принял в расчет. Того, что Боватингмо спрячет завещание от всех. Лигул тоже особо его не искал, скорее, делал вид. Он изначально не ожидал от хозяина ничего особенно хорошего, вот и не спешил. Спуриус же дернулся и проиграл.
Кто-то настойчиво забарабанил изнутри по крыше вагона. Даниил встрепенулся.
– Это Эссиорх! Там внутри битва уже закончена! Идем! – сказал он.
– А Дафна? – быстро спросил Меф, призывая свой меч и вкладывая его в ножны.
– С ней все в порядке.
Они стали спускаться. Даниил был ловок как кот. В открытое окно купе он скользнул ногами вперед и сразу разжал руки. Меф же вспомнил об эйдосе Улиты и принялся ползать по крыше. Он почти отчаялся, когда внезапно почти под коленом увидел острое голубоватое сияние. Одна часть эйдоса взволнованно полыхала, другая оставалась темной. Казалось, по центру эйдоса проходит граница.
До того окна, в котором исчез Даниил, Мефу было далеко ползти, и он воспользовался другим, тоже заботливо открытым. Спрыгнув на звякнувший стаканами столик, Меф огляделся.
