«
– Ну, может, и не струсишь… Может, и передашь… – с сомнением одобрил радист. Не понравился ему темп. Но другого выхода у него не было. – Пожалуй, при желании и понять можно…
– Сможет? – спросил Лыков.
– Еще и дойти надо.
– Ну, это моя забота…
Теперь уже и Лыков заторопился. Какая-то лихорадочность напитала, насытила, как электричеством, темный воздух холодного угольного склада.
– Иди сюда. Чувствуешь? Это задвижка… Здесь лючок для угля… Фрицы о нем не знают… Мы его прорезали, чтобы лопатами бросать уголь… Для нас узко, а ты пролезешь… Должен пролезть… А как выпадешь в снег, толкайся ногами и ползи вперед, вперед, только вперед, ни на сантиметр никуда не сворачивай… Так ползи, пока не упрешься в железные стояки… Луна выглянет, прячься в снег… Лучше лишний час пролежать в снегу, чем завалить дело в одну минуту… Фрицы, думаю, не сильно нас караулят, но ты себя такими размышлениями все равно не тешь… От метеоплощадки возьми правее… Там не ошибешься… Там овраг, ты сваливай в него… И дуй по оврагу до самых Каменных столбов… Торчат там такие… Как растопыренные пальцы… Ты их сразу узнаешь… Это и есть выход на Собачью тропу, понимаешь? И идти по ней почти всю ночь… Легче было бы берегом, но там опасно. Засекут с подлодки, в снегу не спрячешься. А на Собачьей никто не увидит. Если повезет, доберешься к утру до Угольного. Помнишь, палатку?… Там угольный разрез обнажается, ты его узнаешь… Главное, смелей. По Собачьей будешь топать, как по коридору… Там ледяное ущелье… Узкое… Справа стена, слева стена… Сумеешь?…
– Ага.
– И антенну натянешь?
– Ага.
– И питание подключишь?
– Ага.
– Тише…
– Это ветер, – прислушался радист. – Что тут у нас в ящиках, Илья?
– Печка чугунная, – по-хозяйски перечислил Лыков. – И железяки от ветряка. Еще геологические образцы. Вовремя не вывезли. Чего это ты взялся ревизовать не ко времени?
– Я не ревизую.
– Тогда что тебе ящики?
– А надо их нам уложить под дверь. Да так плотно, чтобы дверь никак нельзя было открыть. Фрицы утром постучатся, а мы: рано, дескать. Приходите попозже, дескать. С горячим кофе.
– А они гранату под дверь…
– Да ну. Наши домишки стоят впритык. Один подорвешь, другой обязательно загорится. Если им нужна станция, плюнут они на нас. Дескать, пускай русиш швайн замерзают на своем складе. Главное, чтобы не увидели, что нас стало меньше, что один исчез… А то догонят…
– Запустишь рацию? – с сомнением переспросил радист.
– Я попробую…
– Ну, ладно…
Лыков, охнув от боли, тоже шевельнулся на своем мешке, зашептал быстро:
– Значит, запомни… Головой от стены вперед и ползи, пока не упрешься в стояки… Оставишь метеоплощадку по левую руку и попилишь оврагом до самых Каменных столбов… Дальше – проще… На Собачьей прятаться не надо… Ночь морозная, может, выглянет луна… Только не суетись… Камни на Собачьей мерзлые, скользкие… Ногу потянешь или колено выбьешь – один останешься. Мы тебе сейчас не подмога. Так и сгинешь в ночи.
– А вы?
– А о нас не думай, Пушкарев Вовка. Доберись до рации. Это приказ! – подчеркнул Лыков мрачно. – Ты однажды уже приказ нарушил, так что искупай… Найдешь палатку, натянешь антенну, подключишь питание, выйдешь в эфир… Что бы ни случилось, Пушкарев Вовка, делай свое дело…
– А что может случиться?
– Не знаю, – резко оборвал Лыков.
– Я попробую, – выдохнул Вовка.
– Если выйдешь в эфир… Отца узнаешь по почерку?…
– Не знаю…
– Ладно… Что с тебя возьмешь?… Такая вот форма жизни… – Он будто спохватился: – Выходи в эфир открытым текстом. Плюнь на все. Голоси на весь север: всем, дескать, всем! Высажен фашистский десант на остров Крайночной. Дескать, срочно уведомите Карский штаб! Понял? И наши фамилии перечисли. Весь состав зимовки, а то не поверят. Понял? Запомни наши фамилии… Краковский, Елинскас, Лыков… Повтори… Запомнил?…
– Ага.
– А как получишь уверенный ответ на радиограмму – сразу отключайся. Уверен, что фрицы быстро тебя запеленгуют. Поэтому, как только убедишься, что тебя поняли, немедленно бросай рацию, бросай палатку, все бросай и беги на Собачью тропу. Никуда не беги, только на Собачью, – повторил Лыков, и радист в темноте тоже утвердительно покивал.
Шорох…
Глухой стук…
Потянуло холодом.
– Давай за борт! Не струсишь?
– Илья… – негромко напомнил радист. – А про то?… Не скажешь?…
– Сейчас… Не все сразу… – Лыков сунул Вовке свои рукавицы. – Большеваты, но лучше, чем ничего…
И подышал хмуро:
– Тут такое дело…
Вовка замер. А Лыков опять подышал хмуро:
– Ты когда выйдешь на Сквозную Ледниковую, не пугайся. Если вдруг увидишь что-то непонятное, не обращай внимания. Это все так… Морок… Фата- моргана… Не надо тебе глядеть на это…
– Да скажи ты прямо!
– Тундра там… – чувствовалось, что Лыков ничего не хочет объяснять. – Ледяные кристаллики в воздухе… Все плывет… Как в тумане блестящем… Но если выдастся ясное утро, морозное и тихое, непременно увидишь… Ну, сам поймешь… Это неважно… Тебя это не должно интересовать… Рация… Вот о чем тебе надо будет думать… Попробуй выйти в эфир, достучись до Карского штаба…
Сильные руки сунули Вовку в узкий лаз.
Он протиснулся и чуть не задохнулся от темного, ударившего в лицо, ветра.
21
Из чернильной мглы дуло.
Сухой снег порхло оседал под руками.
«Как тут не сбиться?… Выползу прямо на фрицев!..»
Но полз, зарываясь в снег. Полз, пока не ткнулся головой во что-то металлическое. «Ну да, стояк… Это метеоплощадка… Сейчас надо вправо…»
Но что-то бесформенное, жаркое навалилось на Вовку, вдавило в снег, дохнуло в лицо. Он чуть не заорал от ужаса, но понял вдруг: «Белый!» И пес тоже, будто понимая, что шуметь нельзя, взвизгнул, как щенок. Давно, наверное, ждал, прятался за домиками. Теперь все лез да лез носом в Вовкино лицо, куда-то под мышки, в карманы. «На, на, жри, жадюга!» – млел от счастья Вовка. Он как бы ругал Белого, а сам лапал и лапал его за морду, за густой загривок, готов был расцеловать.
Глава шестая
СОБАЧЬЕЙ ТРОПОЙ
22
Он так боялся свалиться не в тот овраг, так боялся навсегда потеряться в заснеженном безнадежном предгорье Двуглавого, что, различив узкие пальцы Каменных столбов, не выдержал – сел.
Сидел по пояс в снегу.
Думал, отталкивая Белого: где мама?
Думал: неужели не придет «Мирный»?
Думал: о чем предупреждал Лыков?…
Ветер, шелестя, взвывал в скалах, ворошил, разводил низко плывущие, почти невидимые тучи. Сочился из их разрывов лунный тревожный свет. Мир сразу менялся: все тени приходили в движение. Казалось, вместе с тенями начинают дрейфовать, приходить в медленное движение скалы. Но Вовка понимал, что это лишь кажется. И все равно теснее, как можно теснее прижимался к Белому, зарывался в лохматую шерсть.
– Я сейчас…
Но встать никак не мог.
Вдруг уютно показалось ему в снегу.
Сейчас бы поглубже закопаться, зарыться, спрятаться от ветра. Залечь в снегу, пересидеть ветреную ночь и увидеть утром «Мирный». «В нашем деле суетливость ни к чему, – вспомнил. – Лучше лишний час пролежать в снегу, чем завалить дело в одну минуту.»
Но надо было идти.
И Белый взвизгивал, тянул Вовку.
«Ты не ругайся, – шепнул Вовка. – Я сейчас.»
