Война за погоду

Белый недоверчиво засопел. Совсем как на «Мирном», когда их еще разделяла металлическая решетка. Вовка даже выпятил губы: «Ну да, не веришь… Все не верят…» И увидел отчетливо темный угольный склад. И увидел отчетливо ночную бухту, на чернильной поверхности которой лежало неподвижное длинное серое тело чужой подлодки. И услышал шорох каменноугольной крошки, отчетливо почувствовал пронзительную боль в разбитых пальцах радиста и полное отсутствие боли в онемевшей не гнущейся ноге Лыкова…

Сколько они продержатся?

Утром фрицы ткнутся в запертые изнутри двери…

Какие уж там переговоры? Пару гранат под дверь и все.

Пересчитают трупы: айн, цвай… Забегают, заверещат: где драй? Где третий? Где мальчишка? Где этот чертов эр ист?… Не может быть, чтобы русские мальчишки сгорали в огне дотла!..

Остальное ясно.

Глянув на карту, даже дурак догадается, что уйти с метеостанции можно только по берегу или по Собачьей тропе. Пару десантников на перевал, пару берегом на нартах. Что Вовка сделает с вооруженными, специально обученными охотниками?

Карта…

Вовка любил географические карты…

Дома у Пушкаревых шкаф был набит картами.

«Зачем столько? – удивлялся Вовка. – На каждый остров по несколько штук!»

«А они разной степени точности, – объясняла мама. – Съемку ведут разные люди. Одинаковым результат работ никогда не будет. Один человек ленив, другой медлителен, третий спешит…»

Особенно нравилась Вовке карта Крайночного.

Она уже протерлась на сгибах, ее пару раз подклеивали полосками марли, по всем полям, даже по планшету, как птичьи следы, густо разбегались мамины карандашные значки и пометки. «Ты с картой поосторожнее, – предупреждала мама. – Это единственный такой экземпляр.» – «Я тебе когда-нибудь составлю карту точнее», – хвастался Вовка. – «Мальчишка ты еще!» – смеялась мама. – «Это почему?» – «Да потому, что на карте ты видишь одни названия. Для тебя карта состоит из одних названий». – «Так ведь она и состоит из одних названий!» – «Вот я говорю – мальчишка!» – «Но почему, почему?» – «Да потому, что только мальчишка может думать, что на берегах бухты Песцовой обязательно водятся песцы, а хребет Двуглавый выглядит двуглавым со всех четырех сторон.» – «А разве нет?» – «Конечно. Мы впервые высадились на остров в районе Сквозной Ледниковой долины. Так вот, только оттуда хребет и выглядит двуглавым.» – «А Песцовая?» – «А там валялся на гальке дохлый песец. Может, льдом принесло. Не знаю. Но легло в легенду – Песцовая…»

23

– Дойдем, – ткнул Белого в бок.

И пополз под Каменные столбы, в густо источаемый скалами тысячелетний ледниковый холод.

Краем глаза отметил: очертания промороженных насквозь скал кое-где напоминали ужасные, как бы разъяренные человеческие лица. Может, так выглядит сейчас Мангольд?… Чувствует, что уползаю от него, весь в ярости… Или Шаар?… Или подводные гады Франзе и Ланге?… У них, наверное, усики, как у Гитлера… Или они бреются, как мой папа?

Нет, было бы несправедливо, походи подводные фрицы на полярника П.Д. Пушкарева.

Вовка сжал кулаки.

Он знал, что не может какой-то фриц, даже подводный, походить на его отца!

Он знал, что не может какой-то там Шаар или Мангольд походить на Леонтия Ивановича или на боцмана Хоботило!

Под водой все бледно, все колышется в придонных течениях… И эти фрицы, наверное, походят на крабов…

Плюгавые…

Бледные…

Брел среди мерзлых скал. Следил за узкой цепочкой звезд, очень точно повторяющей все изгибы ущелья. И под ногами теперь слабо светился снег. Удачно ступал по камням, по сухому инею, плотно одевшему камни, хватался рукавицами за промороженные выступающие углы. Иногда стены сходились так тесно, что пугался: застряну, не протиснусь! – а иногда каменные стены наоборот так широко расходились, что над головой сразу прибавлялось звезд.

Лыков был прав. На Собачьей тропе невозможно было заблудиться.

Правда, запросто можно было вывихнуть ногу. Или разбить колено. Приходилось иногда ползти по камням, как по лестнице. И даже подсаживать Белого.

…Когда выйдешь на Сквозную Ледниковую, не пугайся…

…Если что увидишь, не обращай внимания… Не должно тебя это интересовать…

Что это?

Что имел в виду Лыков?

На очередном повороте черная каменная стена вспыхнула перед Вовкой волшебным разливом синевато поблескивающих кристалликов.

Будто искрами ледяными плеснули в глаза.

Он оглянулся.

Луны не было, но странный смутный свет явственно распространялся, явственно стекал по тропе, как разлитое холодное молоко. Белый даже зарычал, поднимая лапу, шерсть на загривке поднялась. «Выйду к палатке, – почему-то решил Вовка, – сразу дам сигнал бедствия!» Но тут же перерешил. «Никаких сигналов бедствия! Пусть фрицы их подают!»

Но было страшно.

Он устал и замерз. И путался под ногами Белый.

Вместо того, чтобы спать спокойно в бревенчатом Игарском бараке, Вовка зачем-то полз по обледенелой тропе. Вместо того, чтобы сидеть над учебниками, зачем-то всматривался в темные каменные обрывы. Непонятное зарево, распространяющееся над ущельем, его пугало.

«А мама говорила…»

Он вспомнил о маме, и на губах появилась улыбка.

Мама любила рассказывать о Крайночном. Она часто говорила: «Обжить остров – это почти как открыть его! А Крайночной – он веселый! Еще снег повсюду, еще льды гонит по морю, а на острове – весна! Корочку наста проломишь, а под снегом зеленые лужайки… Как крохотные теплицы… Камнеломка там – зеленей не бывает… И веселые бутончики полярного мака…»

Вовка невыразимо любил маму!

«Встретимся, ни на шаг больше не отойду, – решил. – Так и буду за ней везде ходить.»

Белый, поскуливая, ткнулся ему в ноги.

«На, на», – сунул ему сухарь Вовка. И почему-то вспомнил про замороженную пшенную кашу… Про нее радист говорил…

24

Было время, Вовка мечтал стать шофером.

Веселое дело! Крути баранку, гони автомобиль по проселочным пыльным дорогам – перед тобой вся страна!

Было время, Вовка мечтал стать летчиком.

Тоже веселое дело! Веди рокочущий самолет сквозь грозовой фронт, перебрасывай нужные грузы, ищи надежную посадку. Нельзя не летать в стране Чкалова, Леваневского, Громова, Коккинаки!

Было время, мечтал стать метеорологом.

Совсем уже веселое дело! Следи за приборами, установленными на необитаемом полярном острове, аккуратно веди журнал наблюдений. В деле метеоролога (мама это всегда подчеркивала) не может быть места небрежности. Метеоролог – человек прежде всего дисциплинированный! Следи за погодой, записывай все данные, и никогда не забывай о приборах. Ведь приборы как люди – двух одинаковых не бывает. Засоряются капилляры, по которым движется спирт, испаряется ртуть в барометрах, растягиваются волоски гигрометров…

Но на Собачьей Вовка понял: мама права – раньше он только мечтал о всяком таком, и ничего не делал. Потому и завалил экзамен сержанту Панькину.

А зря, зря.

Ведь нет ничего благороднее работы радиста.

Гибнет, к примеру, рыбацкое судно в море Лаптевых. Или совершает вынужденную посадку самолет за полярным кругом. Или заблудился отряд геологов в вечной тайге. Это же за тысячи и тысячи километров…

А он все слышит… Save our souls…

«В Арктическое пойду… – твердо решил Вовка. – Закончится война, пойду в Арктическое…»

25

Снег светился.

«А на складе сейчас?…»

Так ясно Вовка представил холодную тьму угольного склада, смутный шорох рассыпающейся каменноугольной крошки, запах лежалой муки, так сильно почувствовал ожидание, заполняющее ледяную тьму, что ноги сами собой задвигались быстрее. Он почти бежал. Не было никаких сил бежать, но он почти бежал, пока не ударился коленом об острый выступ.

Боль остановила его.

Упав на колено, вцепился в лохматый загривок Белого.

«Лыков предупреждал… Не надо суетиться… Лучше лишний час пролежать в снегу, чем завалить дело в одну минуту…»

Поднялся. Почувствовал: легче стало идти.

Ну да, понял, подъем кончился. Он на перевале.

Поднял голову и остолбенел. Вспомнил странные сны на борту буксира.

Тогда снилось ему, что растаял дымок «Мирного» на горизонте, а он бредет по тропе, выбитой по склону горного хребта. Он же хорошо изучил карту Крайночного, вот и снилась тропа… Поземка мела во сне, жгла лицо снегом… И снег светился… Тоже, как пролитое молоко… Не мог он знать ничего такого,